Алексей ШОРОХОВ

Кожинов: контуры русского духа.

(выступление на II Международных Кожиновских чтениях в г. Армавире, 2003 г.)

Из всего внушительного литературоведческого, исторического, литературно-критического и, безусловно, философского наследия Вадима Валерьяновича Кожинова, которое еще только-только осмысляется в полной мере, мне представляется наиболее важным и востребованным уже сегодня то единое, что, по-видимому, и одушевляло его во всех этих, довольно разных областях человеческой деятельности. Можно, конечно, через запятую и достаточно долго перечислять, что это была <любовь к Родине>, <ответственность за судьбу ее народа>, <понимание ее истории> и так далее и тому подобное - все это будет справедливо, но не совсем верно, потому что это суть уже осознанные, прошедшие через горнило испытаний и переосмыслений основания жизни. О многих таких переосмыслениях Вадим Валерьянович и сам, не обинуясь, упоминает в своих трудах.

Однако важнее, думается, другое, - то, что к этому неотступному и бескомпромиссному постижению оснований русской жизни его будет влечь именно чувство ускользающего времени, тот убывающий воздух русской жизни, нехватку которого сегодня ощутили уже все мы. И чтобы стало понятней, о чем идет речь, проделаем небольшой экскурс в историю

Начало ХХ-го века. Эту эпоху принято считать временем выхода на историческую сцену нового действующего лица - масс. Появляются соответствующие философские трактаты (<Восстание масс> Ортеги-и-Гассета), мировоззренческие и эстетические манифесты (итальянские, а затем и русские футуристы), социально-экономические модели (марксизм в ленинской перелицовке) и так далее. Западный мир <дозрел> до появления нового персонажа в своих исторических судьбах. Но так ли дело обстоит в России, где в отличие от <третьего сословия> и пролетариата Запада, не просто основную, а подавляющую, становую для всей государственности в целом роль играло крестьянство - 7/8-х населения?

В самом вопросе уже заключается ответ - сословие мелких собственников, со своим неведомым уже Западу тысячелетним укладом, проникнутое религиозным духом, несмотря на <мир> и <общину>, отнюдь не обезличенное (как это полагается <массе>), а неповторимо индивидуальное во всём своём множестве, такое сословие при всём немыслимом натиске на него <новой власти>, огнём и железом загонявшей страну в прокрустово ложе своих социально-экономических иллюзий, даже пассивно сопротивляясь своему уничтожению, просуществовало ещё значительный исторический период, так и не став удобной для манипуляций массой.

Потребуется ещё немало <наступательных операций> против крестьянства (голод и продразвёрстка, коллективизация, индустриализация, послевоенные сельскохозяйственные эксперименты), прежде чем в России реально выйдет на политическую сцену раскрестьяненная <масса>.

Не стоит, думаю, и говорить про то, что именно русское крестьянство в Советской России являлось хранителем национального архетипа, так как дворянство, казачество и немалая часть собственно русской интеллигенции были или уничтожены, или высланы из страны. Однако с середины 60-х годов ситуация меняется - большинство сельского населения страны выдавливается в города, где, на удивление быстро, люмпенизируется и утрачивает основополагающие национальные черты. Появляется масса, а точнее массы. Именно им еще предстоит сыграть впоследствии роковую роль в либерально-демократической революции 90-х, когда в едином священном порыве массы впервые реально заявят о себе, возжаждав свободы и колбасы.

Но самым страшным окажется не это, а неизбежная утрата массами своей сословной идентичности, что в нашем случае обозначает одновременно идентичность и религиозную, и национальную. В семидесятые годы на асфальте городов в России народится поколение, для которого контуры русского духа окажутся в значительной мере размытыми (я не говорю уже о родившихся в восьмидесятые и девяностые). Им, чьих отцов и матерей ветром времени сорвало с земли, уже мало о чем скажут строки <тихой лирики> и драматизм <деревенской прозы>, в отсутствие дедовских преданий полновластным властелином дум для этого поколения станет телевизор. Какой поток лжи и клеветы на нашу историю, на саму жизнь их дедов и прадедов впоследствии выплеснется с экрана, думаю, объяснять не надо.

И вот здесь возникает вопрос: на что могут опереться поколения, созревание и юность которых пришлись на время очередной российской смуты? С чем им себя сличить, если уже и их родители, набивавшие новенькие квартиры стенками и хрусталем, предельно далеки от понимания русской жизни? Когда в них самих уже изменился архетип поведения, манера речи, сам строй мышления и чувствования?

По моему глубокому убеждению, все творчество Вадима Валерьяновича Кожинова - ответ на этот вопрос. Есть что-то промыслительное в явлении Кожинова для России накануне немыслимых, еще и сегодня с трудом осознаваемых утрат. Когда в ней явился мыслитель, собравший, высветивший, наполнивший конретно-историческим содержанием те тысячелетние, и, как раньше казалось, рационально непостижимые контуры русского духа, что одни только и способны сегодня оградить и защитить <на пространстве всеобщего краха> ищущие юные души.

Больше того, я уверен, что не только представителям моего и более младших поколений, но и людям старшего возраста именно после знакомства с книгами Кожинова, как никогда раньше, становится близок и внятен возглас великого нашего полководца Александра Суворова: <Мы русские, какое счастье!>

ОБОЗРЕНИЕ Алексея Шорохова

Алексей ШОРОХОВ

ОБОЗРЕНИЕ
Алексея Шорохова