14.08.2018
10:33

Фаюмские портреты и иконы.

11.08.2018
14:10

Апокалипсис, ветренная Свобода и постоянный Традиционализм.

11.08.2018
13:36

Прав ли художник Владимир Крылов вне своих картин?

05.08.2018
16:37

Это великое дело проверки.

04.08.2018
10:00

Ответ искреннему человеку.

03.08.2018
08:40

Лем и другие.

01.08.2018
10:35

Чего не понимает Улицкая.

31.07.2018
10:39

Хуан Хеновес что: всех обманул невольно?

29.07.2018
10:46

Разоблачение.

28.07.2018
22:21

Посвящается...

26.07.2018
10:46

Чёрно о Чернигине.

24.07.2018
08:48

Не махинаторство ль?

17.07.2018
07:46

Правда и вымысел.

14.07.2018
16:32

С чего начинался классицизм.

09.07.2018
10:59

Чего не знал о себе сам Уайльд: идеала иномирия.

01.07.2018
20:21

Губошлёпы и Губарев.

28.06.2018
07:44

Смущение.

27.06.2018
09:55

Не та недопонятность?

26.06.2018
08:08

Шило в мешке Шиле могут и утаить.

23.06.2018
10:58

Белиберда или обыкновенное барокко?

 

…усиленной образностью уплотнять смысловую ткань своих [произведений]… Вейдле …слишком блестящий язык опять заслоняет собою характеры и мысли. Аристотель

Как вам, читатель, такая проза:

"- Ваша невиновность доказана…

Комната вспыхнула; музыка, заглушаемая разными канцелярскими шорохами, вырвалась, понеслась по залу рыком оркестровой меди: дока-а-а-азана! Подхватили золотозадые амуры, зааплодировав крылышками: доказана, доказана…”.

Это на 24-й странице романа Афлатуни “Поклонение волхвов” (2015).

Я как-то зауважал. Я тогда параллельно читал книгу Ольги Меерсон “Персонализм как поэтика”, и такая яркая демонстрация Алфауни точки зрения персонажа меня, наконец, проняла. Как-то до того не доходил этот субъективистский приём. Он тут всюду-всюду.

Странно, что с самого начала его нет:

"Вечером – случилось.

Братья францисканцы напали на греческого епископа и монастырского врача. Те бросились бежать; попытались укрыться в базилике Рождества, распахиваются двери – армяне-священники тихо служат вечерю. В храме – лица, много католиков, есть и православные, шевелятся в молитве бороды русских паломников.

Заварилась суматоха!

По донесению русского консула, “католики набросились не только на бегущего епископа, но и на бывших в храме армян””.

Даже кавычки даны для донесения русского консула. Чтоб выделить нейтральность повествователя?

Но на той же странице, в следующей главе начался демонстративный персонализм:

"– Триярский Николай Петрович!

Комната упала на него, как кувшин с ледяным молоком”.

Почему "молоком”? – Я как-то не обратил внимания на перегиб. Субъективистская яркость, упоение выразительностью слога, меня раз аж взволновала, когда этим слогом выражена была нечеловечность какая-то Николая Первого (к нему пришла отдаться и попросить о помиловании брата Николеньки, петрашевца, его сестра Варвара):

"Привезли, провели коридорами. Нашептали инструкцию. Подтолкнули, напомнили, прошумели удаляющимися шагами. Появились, воровато, но с достоинством. Привлекли. Со вкусом раздели. Все было быстро, липко и небольно. Говорили по-французски”.

Я подумал, что этот непрекращающийся отказ Афлатуни показывать читателю себя, свою авторскую позицию, что это как бы самообладание вызвано яростью, с которой писатель относится к описываемой, знаемой со школы, николаевской реакции.

Не либерал ли Афлатуни в жизни? А у тех же в России теперь (и в том же 2015-м – году после крымнаш) упадок. – Вот Афлатуни и горит тайным гневом против путинского режима… А?

Режима с, например, самопиаром Путина, способного, скажем, в порядке телерепортажа взять и провести трассу газопровода “Сибирь – Тихий океан” вдали от озера Байкал, что дороже прежних, более коротких наметок, зато потенциально опасных для чистоты Байкала при каких-то сейчас неведомых сейсмических катастрофах.



Как Николай I, мол, приложил линейку к карте и провёл линию для трассы железной дороги из Петербурга в Москву.

Не для намёка ли на нашу действительность тайно яростный на неё Афлатуни ввёл в роман личные инсценировки Николаем I ритуала казни декабристов, мол-казни петрашевцев?..

Я даже подумал, не намёк ли на операцию России в Сирии мечты Николая I посадить своим наместников в Иерусалим Иону Романова, его сына от Вареньки. Но та была Путиным объявлена совершенно неожиданно для всех и в сентябре 2015-го. А роман подписан к печати 20.07.2015. – Не мог Афлатуни такое предвидеть.

Обо всём этом я подумал на 110-й странице, после очередного сеанса персонализма – воспоминаний царя в 1850 году, как он в 1826-м устроил зрелище казни декабристов, воспоминаний в связи с болью в пояснице. То есть, если 110 страниц понадобилось для описания событий длиной в год (от ареста петрашевцев в 49-м), то, если всего страниц 718, до какого года дотянет остальное повествование? До 1856 года? Что год после смерти Николая I, которая ознаменовала переход к отмене крепостничества (в 1861-м). То есть Афлауни романом намекает на время последних лет правления Путина? А секта волхвов, к которым примкнули “многие из других сект: раскольники, хлысты, скопцы, незванцы, дыромоляи, юрьевденцы, бегунцы, братчики, синеозёрцы, четверговцы, сухоеды, мокроеды, антоновцы, петровцы, усть-галилеяне, курья-слепота, безризники, енохиане…”, - это аналогия 5-й колоны нынешней, которая спит и видит, как Путина скинуть? – Хм.

Это меня удручило. Потому что в такой тщательно продуманной аналогии нет места для нахождения следов подсознательного идеала автора, без каковых я – в своём эстетическом экстремизме – не смогу отнести роман Афлатуни к произведениям художественным. Как ни изукрашена его проза.

Я к этому моменту как раз читал параллельно уже другую книгу, Вейдле, откуда взял сюда эпиграф. И тот эпиграф намекает, что плохо – перебарщивать с поэтичностью. Маслом кашу можно испортить. То есть я, восхищаясь приёмом персонализма, обманывался, а "Потрясающий стиль письма Афлатуни” (рекламный текст на обложке книги) – это туфта, чего доброго. Перегиб.

Не исключено, правда, что началось у меня бессознательное и совсем не художественное отторжение автора, которого я стал подозревать в идейном противостоянии себе, считающему, что ещё одной революции Россия не выдержит и распадётся.

Вот есть ли перебор в этом кусочке (именно тут я чётко осознал, что Афлатуни мне неприятен), - есть ли звукосмысл (какой Вейдле слышит, например, в немного гремящих и храпящих словах “гром” и “храп” и какой слышен в самой первой цитате этой статьи: "рыком оркестровой"), - есть ли перебор вот тут:

"Ради того, чтобы не допустить революции (1) в стране, Он готов пойти на революцию (2) в династическом порядке.

Он где-то слышал, что изначально “революция” (3) означала вовсе не бунт, а просто круговращение планет. Плавное движение по кругу. Что ж, Он готов стать таким революционером (4), вернуть Россию на круги своя”.

Вроде, есть звукосмысл: “революционером, вернуть Россию на круги своя” наряду с “круговращение”. Но правда в том, что осознанно противно мне стало, наоборот, от сухости четырёхкратного повторения буквосочетания “революц”. Сухость в сцене адюльтера с Варенькой меня потрясла скрытой авторской страстью возмущения. А сейчас – наоборот: авторским худосочием? Или это моя реакционность как человека мне как критику ставит подножки, когда я чую в авторе ярого либерала?

Или спасёт мою объективность всё же Вейдле?

Надо, мол, "…в литературных произведениях, начиненных (грубо выражаясь) вымыслом, считать этот вымысел не их содержанием, а их формой, облеченной в другую форму, в слышимую или читаемую нами словесную ткань”.

Скудость словесная (“революц”) отражает скудость вымысла, что Николай I, такой неспособный во всём, может быть образом очень даже способного Путина. (То есть подобранный мною эпиграф – совершенно не годен, получается, если понимать его как сказанное про излишнее богатство.)

То есть Афлатуни невольно сам себя высек?..

Вот только ЧТО это в современной России ЕСТЬ такое, что побудило Афлатуни выдумать провальную идею эквилибристского наследования верховной власти не либеральным Александром Первым (как по праву и как было в действительности), а консервативным Ионой, прижитым с Варенькой? Что ж выражает такой вымысел? – Провальная, мол, идея Путина найти кого-то, кто б после него продолжил бы консервативный, нелиберальный путь России!.. Нет, мол, таких в России!.. То бишь все в России – потенциальные либералы… Торжество-де либерализма в России не за горами.

Хм. Тогда, да, есть некое авторское (либерала) торжество в скудословии, избранном для облечения в ТАКИЕ слова вымышленного тоже скудным Николая Первого. (И тогда я сумел-таки через себя-консерватора переступить.)

 

Вот только сложная очень это мысль. Поймёт ли меня читатель?

 

К тому же я сразу хочу усомниться в такой своей (объективной) высокой оценке Афлатуни. И тут новая сложность.

Вейдле своим звукосмыслом (искусством слова) не занимался тем художественным смыслом, который бытует как выражение исторически изменяющегося идеала. То есть идея скорой революции в нынешней России (идеостиль гражданского романтизма, если по аналогии с XIX веком) не может найти своего выражения в художественности звуков по Вейдле. Потому что та выражает неизменный, надвременной художественный смысл, присутствующий во всех произведениях искусства. Смысл этот – радость жизни самой по себе, какая б она ни была, хорошая или плохая.

Взявшись высшую оценку давать только за наличие следов исторически изменяющегося идеала, я не могу давать высшую же оценку за наличие исторически не меняющейся ценности.

То есть совпадение скудословия (“революц”) Николая I с негативизмом Афлатуни к авторитаризму Путина есть случайность данного эпизода. Выражает она своим акцентом не идеал гражданского романтизма автора, а просто радость жизни. Любой жизни. Пусть и скудословной.

Другое дело – искусство вымысла (афлатуниевская идея эквилибристского наследования верховной власти). Тут идеостилем гражданского романтизма таки попахивает.

Это как с “Красным и чёрным” (1830) Стендаля.

Тот не переносил понижения страстей у победившей в Великой Французской революции крупной буржуазии, сведения их стремлений только к деньгам. Он не убежал, как просто романтики, во внутреннюю жизнь. Он убежал в ещё некапиталистическую Италию или в ей подобную французскую глубинку, где неденежные страсти ещё сохранились. Его искусство вымысла работало на ценность, подобную ценности гражданского романизма и потому было высоким (за гражданственность я называю высоким). Но этот вымысел был очень сложен, ибо касался влияния обстоятельств (как и полагается реализму) на внутреннюю жизнь. Чтоб такая сложность легко воспринималась, понадобилось много искусства слова вложить "в незаметность, полнейшую прозрачность своего слога” (Вейдле).

"…как вдруг она вскрикнула. Её второй сын вскочил на парапет и побежал по нему, хотя стена эта возвышалась более чем на двадцать футов над виноградником, который тянулся по другую её сторону. Боясь, как бы ребёнок, испугавшись, не упал, г-жа де Реналь не решалась его окликнуть. Наконец мальчик, который весь сиял от своего удальства, оглянулся на мать и, увидев, что она побледнела, соскочил с парапета и подбежал к ней. Его как следует отчитали”.

Вспомните скудословие Николая I.

Но Стендаль писал “Красное и чёрное” в преддверии революции 1830 года. Она, провалившаяся, дала победу средней буржуазии, следующая (1848), тоже провалившаяся, дала победу буржуазии ещё помельче. И все те буржуи были опять достойны презрения. И вот Флобер, воспринимавший ясность слога Стендаля потаканием массе, и желая писать, наоборот, "для немногих избранных” (Плеханов. Литература и эстетика. I. М., 1958. С. 142), “разгуливая по кабинету, "рычал" свои фразы с такой любовью к ним, что первая, в "Саламбо", оказалась насквозь протараненной тромбонной аллитерацией на р, чего он вовсе и не заметил” (Вейдле): “Это было в Мегаре, предместье Карфагена, в садах Гамилькара”.

Вспомните, с чего я начал наблюдения над прозой Афлауни.

"Не следует, однако, думать, что вполне действенный вымысел так-таки совсем и не совместим со звуковой, ритмической, образной и какой угодно вообще насыщенностью слова” (Вейдле).

То есть рано мне оценивать этого автора. Надо прочесть остальные 600 страниц. Тем более что нельзя ж отталкиваться от четырёх “революц”.

Очень скоро я наткнулся на вообще вопиющие выверты:

"…стулы были выставлены на театральный лад и даже надушены духами – супруга градоначальника желала встретить театр во всю артиллерию своего вкуса”.

Можно такое терпеть в качестве пусть и всё того же упоминавшегося персонализма (тут – супруги)?

Или ради ненависти к царизму и им подобным госустройствам простить можно всё?

 

Так. На 172-й странице кончилась первая часть. Она называлась “Гаспар”. Вторая называется “Мельхиор”. Видимо, это названия волхвов. Можно глянуть в оглавление. Так и есть – третья называется “Балтасар”. Значит, Николай I был первым волхвом, желая посадить в Иерусалиме своего сына Иону. Можно ждать, что вторым волхвом будет Николай II, а третьим Горбачёв, раз за первым числится крупное поражение, лишь названное, впрочем. (Хотя, имелась такая полуфраза: "…Гаспар-архитектор, Мельхиор-живописец и Балтасар-музыкант…”. А Николенька был архитектор…)

Персонализм и изыски стиля стал мне от прочтения первой части понятен иначе, чем выше написано (до этого прочтения). Просто нечего было иначе предъявить публике. Ибо искусство вымысла в первой части оказалось, в итоге, ниже некуда. Кроме замечательного инонаследования власти, перекликающегося с проблемой “кто после Путина”, Афлатуни больше не смог придумать вообще ничего. Вареньку сплавил в рабство в Бухарское государство, Николеньку отправил туда же, старшего сына Вари, Лёвушку, украденного из дома отцом Маринелли, вернул домой, а самого Маринелли оставил заправлять в Новоюртинске, куда был царём сослан Николенька, а младший сын, Иона, так и не появился в тексте. К чему всё? – Впечатление полного авторского бессилия.

Польза только в лично моём освоении на практике прозаических примеров для вейдлевских понятий “искусство вымысла” и “искусства слова”, которые в данном случае не привели автора к созданию удовлетворительного произведения искусства.

Или нельзя судить по первой части?

*

Да-а-а! – Только и можно сказать, дочитав до конца.

Совершенно буйная фантазия. Причём к концу усиливающаяся.

Из-за полной непредсказуемости, что будет дальше на каждой следующей странице и вообще в книге, - только из-за этого и удалось всю эту – не постесняться? – белиберду дочитать до конца.

Но вдруг это обыкновенное барокко?

"…направлена как раз на то, чтобы опровергнуть малейший намёк на сухую и жёсткую застылость, абстрактную холодность… чтобы утвердить совершенно иные ценности – впечатление неудержимого движения и непрерывного изменения, бесконечного богатства, неисчерпаемых возможностей каждого образа… Барокко – искусство изменчивое, обманчивое “играющее”… Люди столкнулись… с интуитивным ощущением относительности любых знаний, всех ценностей культуры… возникает характерное для XIX века недоумение перед барокко, высказанное даже такими ценителями, как Стендаль и Якоб Буркхардт: как же могли мастера XVII века создавать всерьёз весь этот “дурной театр”… как они могли любить такую безвкусную и чрезмерную напыщенность… барокко не знает определённых границ и рамок, отличается разомкнутой формой, беспредельным расширением в пространстве и времени… барочный мастер получает такую свободу… которая даёт ему огромную “игровую” раскованность и гибкость… взамен статической и устойчивой картины мира картину динамическую, неустойчивую, относительную…” (Якимович Барокко и духовная культура XVII века. В кн. Советское искусствознание ʼ76. Том 2. М., 1977. С. 105 - 109).

Большие идеостили ведь повторяются в веках…

Идеостиль, рождённый из усталости Западной Европы от столетней религиозной войны Контрреформации с Реформацией, вполне может повториться от вот уж более чем полуторавекового противостояния Запада и России.

Потому и начинается роман со времени Николая I, нацелившегося, мол, на захват Иерусалима, с времени перед Крымской войной.

А ну, как с двумя другими частями?

Вторая – Николай II, заступившийся за сербов, время преимущественно перед Первой мировой войной. Третья – Алексей, спасшийся, мол, сын Николая II, и спасший (так в романе) для России централизм, время перед чуть было не начавшейся Третьей мировой войной. Когда СССР на стороне Египта и Сирии чуть было не столкнулся со США на стороне Израиля в 1973 году. Ну и всё это чем не образы Второй холодной войны, образы того времени, которое ясно наступило за год до окончания автором своего романа – в 2014-м из-за превращения Западом Украины в Антироссию.

На-до-ело! – Как бы кричит Афлатуни.

Причём с ним происходит точно, как с художниками барокко XVII века. Те-то веры в Бога сознательно не теряли. Но догмы католические ("насильственного блага” - Якимович) и протестантские ("абсолютного предопределения - Якимович”) в качестве догм достали их. И подсознание бунтовало против догматических крайностей. Вот и родилось новое искусство. Бурное. Которое в будущем (при последовавшем после барокко классицизме, например) считали дурновкусием. (Вспомните эпиграф.)

Проваливающимся в каждой из трёх частей царизму (консерватизму, тоталитаризму) у Афлатуни противостоят проваливающиеся же Триярские, представители новаторских течений в архитектуре, живописи и музыке.

Но негативизм к последекабристской николаевской реакции, который я (в образе скудости) выявил в двух местах первой части, оказался единственным негативизмом – как обобщённо назвать? – к традиционализму, канону, авторитаризму и т.п. Как представитель римского барокко, например, Борромини, при всём воспевании бурности сохранил сознанием верность каноническому католичеству, так и Афлатуни – при всех заигрываниях с модернизмом в искусстве, получается, сохранил верность традиционному укладу жизни. Очень уж подробно он его знает и описывает. Не в пример описанию западного уклада. Для того в романе – кстати получилось – и центр тяжести описания приходится на Среднюю Азию. Западная Европа, Япония и США в романе – как бледные тени. Это соответствует, по-моему, и всемирно-исторической волне традиционализма, распространяющейся по планете как реакция на американский глобализм.

А вся мистика и несуразности у Афлатуни – от этой веры в традиционализм и иррациональность. От вдохновения. А не от скрытой либеральной ненависти к признакам какого-то возвращения России к СССР и сталинщине, как я заподозрил при чтении первой части. Ну и не от постмодернизма, отвергающего все идеалы, фантазийное буйство у Афлатуни. Он не насмехается. Иногда аж мороз по коже пробегает от его мистических выходок.

 

Почему б мне не стереть ту часть статьи (до звёздочки), в которой меня тянуло к неправильному выводу о романе? Вместе с оказавшимися негодными эпиграфами…

А поучительно, по-моему.

Обязательно надо дочитывать до конца.

9 июня 2018 г.