Как чуть не всегда, начну с себя. Для разгона. Вдруг получится… – Во мне процесс писания, я заметил, что-то включает, и я становлюсь не я, а кто-то гораздо более умелый.
Беда в том, что я не прочувствовал вот это стихотворение Марии Петровых.
|
Назначь мне свиданье на этом свете.
Назначь мне свиданье в двадцатом столетье.
Мне трудно дышать без твоей любви.
Вспомни меня, оглянись, позови!
Назначь мне свиданье в том городе южном,
Где ветры гоняли по взгорьям окружным,
Где море пленяло волной семицветной,
Где сердце не знало любви безответной.
Ты вспомни о первом свидании тайном,
Когда мы бродили вдвоем по окраинам,
Меж домиков тесных, по улочкам узким,
Где нам отвечали с акцентом нерусским.
Пейзажи и впрямь были бедны и жалки,
Но вспомни, что даже на мусорной свалке
Жестянки и склянки сверканьем алмазным,
Казалось, мечтали о чем-то прекрасном.
Тропинка все выше кружила над бездной…
Ты помнишь ли тот поцелуй поднебесный?..
Числа я не знаю, но с этого дня
Ты светом и воздухом стал для меня.
Пусть годы умчатся в круженье обратном
И встретимся мы в переулке Гранатном…
Назначь мне свиданье у нас на земле,
В твоем потаенном сердечном тепле.
Друг другу навстречу по-прежнему выйдем,
Пока еще слышим,
Пока еще видим,
Пока еще дышим,
И я сквозь рыданья
Тебя заклинаю: назначь мне свиданье!
Назначь мне свиданье, хотя б на мгновенье,
На площади людной, под бурей осенней,
Мне трудно дышать, я молю о спасенье…
Хотя бы в последний мой смертный час
Назначь мне свиданье у синих глаз. |
Вот какие у других любовные страдания в стихах 1930-х годов?
Корнилов. “Соловьиха”. Как девушка под пенье соловья уходит к любимому от нелюбимого.
|
И молчит она,
все в мире забывая, -
я за песней, как за гибелью, слежу…
Шаль накинута на плечи пуховая…
- Ты куда же, Серафима?
- Ухожу, -
Кисти шали, словно перышки, расправя,
влюблена она,
красива,
не хитра -
улетела.
Я держать ее не в праве -
просижу я возле дома до утра.
Подожду, когда заря сверкнет по стеклам,
золотая сгаснет песня соловья -
пусть придет она домой
с красивым,
с теплым -
меркнут глаз его татарских лезвия.
От нее и от него
пахнуло мятой,
он прощается у крайнего окна,
и намок в росе
пиджак его измятый
довоенного и тонкого сукна.
1934 |
Как-то нет трагизма. У него на ней белый свет клином не сошёлся.
А у этого кулаки убили любимую – “Чиж” Корнилова же.
|
Только радостная, тускнея,
В замиранье, в морозы, в снег
Наша осень ушла, а с нею
Ты куда-то ушла навек.
.
Где ты — в Киеве? Иль в Ростове?
Ходишь плача или любя?
Платье ситцевое, простое
Износилось ли у тебя?
.
Слёзы тёмные в горле комом,
Вижу горести злой оскал…
Я по нашим местам знакомым,
Как иголку, тебя искал.
.
От усталости вяли ноги,
Безразличны кусты, цветы…
Может быть, по другой дороге
Проходила случайно ты?
.
Сколько песен от сердца отнял,
Как тебя на свиданье звал!
Только всю про тебя сегодня
Подноготную разузнал.
.
Мне тяжёлые, злые были
Рассказали в этом саду,
Как учительницу убили
В девятьсот тридцатом году.
.
Мы нашли их, убийц знаменитых,
То — смутители бедных умов
И владельцы железом крытых,
Пятистенных и в землю врытых
И обшитых тёсом домов.
.
Кто до хрипи кричал на сходах:
— Это только наше, ничьё…
Их теперь называют вот как,
Злобно, с яростью… — Кулачьё…
.
И теперь я наверно знаю —
Ты лежала в гробу, бела, —
Комсомольская, волостная
Вся ячейка за гробом шла.
.
Путь до кладбища был недолог,
Но зато до безумья лют —
Из берданок и из двустволок
Отдавали тебе салют.
.
Я стою на твоей могиле,
Вспоминаю во тьме дрожа,
Как чижей мы с тобой любили,
Как любили тебя, чижа.
.
Беспримерного счастья ради
Всех девчат твоего села,
Наших девушек в Ленинграде,
Гибель тяжкую приняла.
.
Молодая, простая, знаешь?
Я скажу тебе, не тая,
Что улыбка у них такая ж,
Как когда-то была твоя.
1936 |
И опять не мировая катастрофа.
То же и с его же стихотворением “Как же так?..”.
|
Как же так?
Не любя, не страдая,
даже слово привета тая,
ты уходишь, моя молодая,
золотая когда-то моя…
Ну, качну головою устало,
о лице позабуду твоем -
только песни веселой не стало,
что запели, пропели вдвоем.
1935 |
У Рыленкова спасение в самосовершенствовании (“Концы колышутся кудрей…”). И, может, это даже и вернёт любимую.
|
Мне стежки будут не легки,
Когда полюбишь ты другого,
Но не скажу тебе с тоски
Я непростительного слова!
И в час разлуки горевой
Не задержу твоей руки я,
Но день за днем перед тобой
Я буду лучше, чем другие.
И, может, вспомнишь ты тогда
На этом поле наши встречи,
И только вздрогнут
(ты горда)
Твои приподнятые плечи.
Ты только руку мне пожмешь,
Не скажешь даже ни полслова.
Но я пойму…
Созрела рожь.
Для жатвы поле все готово.
1938 |
И у всех нет никаких поэтизмов. А Тарковский, похоже, наврал, написав:
"На первый взгляд, язык поэзии Марии Петровых – обычный литературный русский язык. Делает его чудом в ряду большой нашей поэзии способность к особому словосочетанию, свободному от чьих бы то ни было влияний. У нее слова загораются одно от другого, соседнего, и свету их нет конца” (https://kulturologia.ru/blogs/210817/35687/).
То есть я признаю, что слова "на этом свете” своим максимализмом, даже абсолютизмом, тянут за собой слово "столетье” и "трудно дышать”, да и восклицательный знак тоже.
Но это обычная целостность любого высказывания, даже и не художественного. Речь идёт о чём-то очень значимом – соответственны и слова.
Другое дело, что их обычность по причинам разная у Петровых и у Корнилова с Рыленковым. У последних – успокоение после революционного возбуждения. Это как бы трезвость реализма наступила после залётов.
А у Петровых же, наоборот, максимализм. Идеал типа трагического героизма (вот-вот и нателепает лирическая героиня своему возлюбленному, и он таки назначит ей свидание; не в ХХ-м столетье, а завтра). Она верит, как ребёнок, в заклятье.
Тут могли б быть и необычные слова. А их нет.
В чём дело?
В маскировке. И она, пожалуй, от подсознательности идеала.
Каков он конкретнее?
Счастлив я, что озарило меня когда-то, что Синусоида Изменчивости Идеалов (СИИ) двойная на всём треке, кроме участков, символизирующих идеал Гармонии (в веках повторяющееся Высокое Возрождение на восходящем треке и Барокко на нисходящем).
Я пишу так, будто читатель знает что-то про СИИ. А он не знает. А я не хочу отвлекаться, и так много раз рассказывал. Меня влечёт скорей вперёд озарение, что Петровых – на чувственном треке идеала трагического героизма (как бы Позднего Возрождения).
Если для аналогии, то раздвоение идеала собственно Позднего Возрождения, персонифицированное, такое. Микеланджело – против предательства Гармонии низкого и высокого (Высокого Возрождения) со стороны развратной католической церкви и народа, соответственно, и за акцент на одухотворённости (разврат дан образом излишней телесности). А Веронезе – против предательства Гармонии же Высокого Возрождения со стороны инквизиции, перегибающей с духовностью (ценность чувственности дана образом бравур цвета).
Только советская действительность (тоталитаризм) давала сколько-то очков вперёд инквизиции. Поэтому Петровых образом раскованной чувственности выбрала силу скованности её. Петровых не была трусом. Наоборот. Но фактически смелость её ушла в подсознание и оттуда оно распоряжалось писать без изысков.
Единственная странность прорвалась в её стихотворение – "свиданье у синих глаз”. Будто это какое-то заметное место в городе.
Синие глаза были у Фадеева. У Марии с ним роман был тайный, ибо у него была семья, а совчиновник (он в течение почти двух десятилетий фактически руководил литературой в СССР) должен был соблюдать моральный кодекс строителя коммунизма.
Сравните страдания лирических героев Корнилова и Рыленкова. Там нет ничего аморального. То незамужняя и ничем не обязанная лирическому герою Серафима выбрала другого. Девушка, убитая кулаками, тоже морально чиста перед страдающим от потери парнем. Ещё одна, явно не замужняя, бросила одного парня ради другого. И ещё одна незамужняя разлюбила, а он надеется, что ещё перелюбит. – Всё – морально чисто. Не так, как у лирического я Марии Петровых – с замужним закрутила.
Я теперь понимаю, почему меня не затронуло её стихотворение. Я как бы за Микеланджело, а не за Веронезе.
Это моё поражение. Я б должен был почуять тут наличие подсознательного идеала, а я не смог.
1 августа 2021 г.