14.12.2016
17:06

Вот эт-то повесть!

13.12.2016
18:29

Вдруг Михалков зря нападал на Ельцин-центр. Провери.

11.12.2016
15:48

Дуракам полработы не показывают?

06.12.2016
22:17

Плохо мне.

02.12.2016
18:27

А вот и ура.

02.12.2016
15:53

Уф! Гора с плеч!

25.11.2016
22:27

Расследование.

24.11.2016
15:08

Три статьи о Тургеневе.

23.11.2016
22:55

Подсознательное предвидение разрыва.

14.11.2016
19:27

Почему такая тоска?

13.11.2016
20:02

До чего доводит то, что нечего читать.

12.11.2016
21:33

Знает ли историю Сванидзе?

09.11.2016
12:37

Детский вопрос.

06.11.2016
12:12

Язва.

05.11.2016
09:27

Андерсон, который не сказочник.

04.11.2016
11:14

Много шума из ничего.

28.10.2016
16:48

Голубые воришки?

26.10.2016
15:22

С насмешкой над собою.

24.10.2016
14:21

Впечатление.

21.10.2016
15:25

Я поражаюсь.

Поражаюсь я на Ортегу-и-Гассета. Почему-то думалось, что знаменитый философ хорошо чует, что “говорят” нам великие живописцы.

Поражаюсь я и тому, как этот философ, чуя, видно, насколько чужда философия Ницше широкому кругу, пытается её популяризировать в потребительском духе. Скажем, это ж хорошо? – Если “говорят” об "изначальной простоте” или про “бесконечное богатство тонов и оттенков”, о "все более обостренном восприятии” и про "откровения истории”. – Хороший тон у этих словосочетаний, правда? И имя Ницше впрямую написано в связи с этим хорошим тоном.

А вот, навскидку, несколько подряд крылатых выражений Ницше:

"Тот, кто ответил себе на вопрос: “Зачем жить?” — сможет вытерпеть почти любой ответ на вопрос: “Как жить?”.

Смерть достаточно близка, чтобы можно было не страшиться жизни.

Человек, ни разу еще не думавший о деньгах, о чести, о приобретении влиятельных связей, о должности, — да разве может он знать людей?

Опасность мудрого в том, что он больше всех подвержен соблазну влюбиться в неразумное.

Люди, стремящиеся к величию, суть по обыкновению злые люди: таков их единственный способ выносить самих себя” (http://www.otrezal.ru/great_ideas/section3/1361.html).

Я почему-то думал, что достаточно широко известно, что Ницше – пессимист. А читаю “Три картины о вине” (1916), и впечатление, что Ортега или этого не знает, или хитрит. И – представляет нам Тициана в его “Вакханалии” (1523), - а это ж деятель Высокого Возрождения в те годы (т.е. он исторический оптимист), - ницшеанцем.

Нет, он выдвигает-таки ницшеанскую мотивировку в связи с картиной:

"Этой картине следовало дать другое, более выразительное название, которое бы соответствовало тому, чем она является на самом деле, то есть торжеством мгновения”.

Он даже не скрывает по-ницшевски трагической подоплёки ценности момента:

"Миг за мигом мы идем по жизни, осужденные исчезнуть в какой-то миг этого движения”.

Действительно, если нет счастья в Этой жизни, то ценности она не имеет, разве что – какие-то миги. А остальное – скука. Что и Ортега упоминает:

"…в большей части мгновения нашей жизни – это частицы неразличимо-однообразного, вязкого потока времени”, “треволнениями, которые рождаются из повседневности их существования,- неудовлетворенными амбициями, чувством постоянной лишенности чего-то, отсутствием уверенности в себе, мучительными переживаниями безысходности”.

Даже Ортега не скрывает конечного вывода из радикального отказа от Этой жизни (при отказе и от христианского того света и спасения там):

"воля к безвременности, к вечности”.

Речь об иномирии, принципиально недостижимом, в отличие от христианства.

Но на этом как-то так не заострено внимание, будто он, Ортега, не трагический ницшеанец, - так залито всё радостью…

"…жизнерадостная картина”, “Деревья делают это место приятным для глаз”, “темно-синему простору [моря]", “Небо ярко-голубого цвета”, “четко прорисовываются”, “облако свободно от какой бы то ни было отягощенности материальным”, “здесь насладиться жизнью”, “веселятся”, “нежатся”, “удовлетворяет”.

Это всё – про картину. А есть ещё размышлизмы по поводу неё:

"возвышенные мгновения”, “мы сливаемся с целым миром”, “душа жаждет заполнить видимое пространство”, “осеняет мысль”, “пиком жизни и ее интегральным выражением”, “наш дух как будто подхватывают невидимые руки”.

И т.д.

Вкусно, правда?

А ведь яд. Ибо совершенная не боязнь смерти, раз так плоха Эта жизнь, обязательно приводит к скорому уходу из неё, пусть и радостному.

Если Ортеге нужна компания для такого дела, тогда понятно, почему он нас обманывает. (Сам 72 года, правда, прожил.) Или он любил смотреть, как другие уходят?

Но меня поражает, насколько он не понял Тициана.



Тициан. Вакханалия на острове Андрос. 1523.

Есть действительно обывательская ценность мига абы какой жизни. Пусть и низменной. И она-таки и изображена на картине. И если ввести понятие недоницшеанства, вседозволенности, не предполагающей трагизма Этой жизни, пессимизма, жажды иномирия, которыми знаменито ницшеанство, то вот именно это-то у Тициана и изображено. Потому тут нет никаких древнегреческих богов, обычные люди тут. И только по традиции отнесено к Древней Греции. (И, казалось бы, Ортега хоть в чём-то прав.)

Но перед нами ж произведение гения. А у них то, зачем нарисовано, нецитируемо, так сказать. В ТО нельзя ткнуть указкой и сказать, скажем: “Даёшь естественность!”. Или как Ортега выразился, ткнув в писающего мальчика: "кажутся равновозвышенными любые естественные акты”.

Нецитируемость для многих – откровение. Для Ортеги, оказалось, тоже.

А дело в том, что современники Тициана были потрясены двумя обстоятельствами: бравурой красок, какой они ещё не видали. У Тициана открытие ""импасто”, т.е. значительная корпусность краски” (http://cosmograph.ru/culture/kiplik-texnika-zhivopisi/ticiano/) и другие, менее заметные зрителям открытия. Но это одно. Второе сразу не назовёшь, а современникам – было видно. В Раннее Возрождение был такой порыв вон от небесного к земному, что появилась тяга рисовать голых. Она породила реакцию – тягу к одухотворённости. Беато Анджелико её воплотил. Рисовал в кельях, глушил цвет. Тот, мол, не должен отвлекать монаха от богомыслия. “Безыскусственность” называлось это. Так Тициан применил так называемый минус-приём, это когда намерено от чего-то очень известного художник так отталкивается, что вообще его не применяет. И это бьёт по глазам современников. (А непосвящённые об этом не знают. Некоторые дальние потомки в том числе.)

Так столкновение отсутствия “безыскусственности” (богомыслия) с бравурой (недоницшеанством) даёт в душах то, что общепризнано по отношению к Высокому Возрождению, - даёт переживание Гармонии высокого и низкого. Что оказалось не по уму Ортеги. А он мог бы и сообразить, что его заносит в натягивание неадекватного толкования.

И я поражаюсь, что такая знаменитость себя не поймала на заносе.

*

Настраивает против себя Ортега и касаясь другой картины.



Пуссен. Вакханалия. 1625-1626.

Эта картина ещё красивее тициановской. А что о ней пишет Ортега:

"Поверхность этого холста представляет сущие руины...”.

Он, правда, рассуждает о плохой сохранности красочного слоя, но и без того холст, мол:

"…рождает в нас грустные чувства и мысли - о бренности славы, о том, что все приходит к своему концу, о жестокости времени, этого Великого Пожирателя!”.

Я понимаю, почему Ортега так:

"…его [Пуссена] работы тогда характеризовались резкими ракурсами, мрачными тонами и обилием теней” (http://gallerix.ru/storeroom/55174892/#more).

Но надо ж адекватно понять, почему это? А адекватности мешает негативная оценка маньеризма, последовавшего после Возрождения. Возрождение-де было возрождением чувственности после одухотворённого Средневековья, а крах Возрождения был, мол, плачем по утраченной чувственности. Об этом Ортега пишет так:

"Пуссен творил в эпоху, когда Возрождение уже минуло, а с ним завершилась и человеческая вакханалия. Он живет во время, следующее за тициановской оргией, и своим творчеством оплакивает ее результаты-скуку и бездушие. Оптимистические ожидания Возрождения не сбылись. Жизнь тягостна и чужда поэзии”.

Ортега не знает, что в каждую эпоху, - кроме гармонической, наверно, - борются два главных мировоззрения. В Позднем Возрождении боролись нравственное и безнравственное, как протестанты с католиками, которых протестанты считали развратниками. Как бы протестантом был поздний Микеланджело. А его противником – поздний Тициан. Первый от ненависти к разврату церкви наполнял храмы искажёнными фигурами (вытянутыми и с перекрученными позами, иногда вместо лиц – необработанный мрамор). Но про разврат католической церкви как-то мало знают, а про аскетический бунт Микеланджело – ещё меньше. Ортега – уж точно не знает. Для него существует только бунт Тициана против аскетизма. Вот он и наградил Пуссена именно таким бунтом и тянет себя за волосы, чтоб Пуссена похвалить всё же:

"Что это за жизнь?! Она сведена к минимуму, ибо крайне ограничено действие; и все же, чем сильнее подавляет своей суровостью наше сегодняшнее существование, тем чаще память обращается к жизненному блеску в этом сейчас уже смутно нами представляемом прошлом.

Пуссен - романтик классической мифологии. В ирреальном пространстве его картины перед нашими глазами проходит гармоничный кортеж божеств, отмеченных неисчерпаемым жизнелюбием…”.

Но на самом деле это микеланджеловского рода ненависть к разгулу чувственности. Здесь, как и у Микеланджело, повывернутые позы. Смотрите. (Я предлагаю смотреть как бы сверху.) На переднем плане: крайняя справа женщина голову и плечи развернула по часовой стрелке, а таз – против; то же – ребёнок левее, с амфорой; то же – мужчина ещё левее, в центре. То же на втором плане: мужчина крайний слева; ребёнок, идущий перед ним; женщина, идущая перед этим ребёнком; ребёнок в центре (мы видим его левую ягодицу, а лицо он повернул вправо); женщина в голубой юбке; почти тоже у мужчины, что после ребёнка в центре и перед голубой юбкой (он голову повернул вправо, а плечи почти влево, ну и скособочил их). На переднем плане присевший на одно колено совсем невероятен. Кажется, что у него свёрнута шея к правому плечу.

Ортега это смутно чувствует и потому поначалу негативно пишет о картине. Ортега и в самом деле не ницшеанец, а недоницшеанец? Мещанин то есть (вон, и прожил долго – 72 года; истинные ницшеанцы умирают раньше). И потому склонен натягивать спокойствие на эту картину:

"…они пьют, но не напиваются, и сама вакханалия является для них не праздником, а обычной, нормальной жизнью. Очень удачно сказал об этом Мейер-Грэфе: ""Вакханалия" Пуссена чужда крайностей. Она не является, как у Тициана, полднем распутства, она есть счастье, ставшее нормой"”.

А для Пуссена никакая это не норма. Он их от ярости полуживотными нарисовал (благо, мифология давала право): присевший на переднем плане, кажется, козлоногий, а ребёнок справа – точно козлоногий. И сделал их запросто общающимися с животными по поводу культа Вакха: два ягуара в центре на втором плане и несколько козлов.

То есть современные люди, по Пуссену, настолько безнадёжны, как животные, что надежду на благое можно отнести только в сверхбудущее. Это опять нецитируемо, но…

Такая духовность Пуссена, конечно, смутно тяготит Ортегу. И вот он извращает его:

"Веселье, которое он изобразил на холсте, рождает, увы, печальное чувство, поскольку в этой сцене для нас места нет”.

Когда, наоборот, Пуссен нас-животных нарисовал.

*

И уж как Ортегу понесло мимо, так и несёт.



Веласкес. Триумф Вакха (Пьяницы). 1629.

Это уже следующий после маньеризма стиль – мудрое барокко, которое наступило, в общем, в результате усталости от долгих войн протестантов с католиками (закончившихся миром неотступивших от себя идейных противников) и потому выражало, соответственно, соединение несоединимого.

Веласкес в этом стиле специализировался на насмешках над великими и на воспевании ничтожных. Как здесь.

Недоницшеанец Ортега, объективно зря считающий себя выше толпы, естественно, обиделся на такую направленность Веласкеса:

"…глаза у выпивох осоловели, щеки и губы расплылись в нелепые подобия улыбок…”.

А неправда ж. Особенно неправда про человека в шляпе, смотрящего нам в глаза. Чуть-чуть можно заподозрить в опьянённости человека правее его (от нас глядя). Но… Знать бы, что за шутка пущена, можно было б понять, что значит взгляд этого человека, желающего посмотреть, как на эту шутку реагирует человек не их (крестьян) круга, их рисующий художник. Очень ясен и взгляд следующего справа. И ещё следующего.

Смеются, наверно, над голеньким. Этого больше всех можно заподозрить в осоловелости. Да и то. Может, он не вполне здесь. И хотелось бы быть… эх-ма…

Никто тут не упился. Тут не триумф Вакха, а наоборот, тут не пьяницы, а наоборот. Уважаемые и уважающие себя люди.

Если вспомнить про миф, то Вакх, влюблённый в Ариадну, влюблённую в бросившего её Персея, добился своего (не принято было никому отказывать в совокуплении при дионисийских праздниках, плюс – он, Вакх – бог всё-таки; много может). Взял Ариадну в жёны. И в том – триумф Вакха. А этот голый парень, зная о победительности Вакха, что думает о своей судьбе, наверно, отвергнутого нравящейся девушкой? Посмотрите ему в лицо, и вы всё поймёте. А его собутыльники, тоже знающие миф, над ним посмеиваются добродушно или задумчиво. Двое из них смотрят на художника – определить, как он, образованный, относится к ним, необразованным, тем не менее, тоже знающим миф о Вакхе.

А на извращения Ортеги я поражаюсь.

Да ему и нужно-то всё было всего лишь для живого представления своего “фэ” по поводу Европы (впавшей в мировую войну) рациональности ради. Мерзкой рациональности ради. Тициан и Пуссен, мол, одухотворены, а Веласкес – нет. Трезв (и тут Ортега прав). И…

"Своей кистью он как метлой сметает с холста богов. В его вакханалии не просто нет Вакха; то, что здесь есть,- это бесстыдство под личиной Вакха.

Веласкес - наш художник. Он вымостил дорогу, по которой пришло наше время - время, в котором нет богов, административная эпоха, в которой мы, вместо того чтобы говорить о Дионисе, говорим об алкоголизме”.

Тут Ортега возвращается ко всё вокруг презирающему Ницше. – Что ему какие-то искусствоведческие тонкости… У него – ницшеанская вседозволенность льва из “Заратустры”.

11 октября 2016 г.