28.11.2019
12:39

На рожон

26.11.2019
13:39

Я оскорблён

22.11.2019
21:36

Какой позитив стоит за негативом?

22.11.2019
13:47

Ну что это?

20.11.2019
20:52

Ну что поделать...

19.11.2019
16:27

Панпсихизм?

17.11.2019
12:45

Страдания с современным искусством

15.11.2019
12:49

Контрики

14.11.2019
16:05

Серость

11.11.2019
22:44

Я в ужасе

10.11.2019
13:30

Трудности

08.11.2019
17:23

Понять значит простить

07.11.2019
15:52

Вольному воля

06.11.2019
12:56

Субъективность

05.11.2019
16:05

Мой результат спора двух аполитичных

04.11.2019
15:36

По случаю

01.11.2019
17:15

Чем чёрт ни шутит...

Я пишу это в особо-драматический день. Несколько раз пробовал найти произведение с тайной: рассказ один прочёл, фильм один посмотрел. – Мимо. И от отчаяния вспомнился Сарьян. Имя – знаменитое. Есть шанс, что у него тайна будет. Ну и я его ни разу не разбирал. – Вдруг повезёт?



Сарьян. У гранатового дерева. 1907.

Согласитесь ли, что тут изображено оцепенение? Некая медитация. То есть пробуддизм. – Ну в самом деле: ни ветерка, дерево – стоит, листья – висят (масса одинаковых одноцветных “штрихов”, каждый – одним мазком кисти), птицы – сидят (в одинаковом ракурсе полуанфас), на сидящую птицу похож и человек, недвижим (всё в нём из вертикалей). Один олень, казалось бы, активен – кормится листьями куста. Но и он как-то замер. Не кушает, а нюхает.

""Гранатовое дерево”… представляется ему голубым видением в райском саду, а не реальным деревом с плодами, полными терпкого сока” (Хромченко. https://b1.culture.ru/c/118943/Rosizo%20225x225_10.pdf).

Чем не нирвана. Никакого стремления. Всё уже достигнуто. А оно – ничто. Прострация.



Сарьян. Автопортрет. 1909.

Здесь, собственно, то же самое. Он же смотрит в бесконечность, а не на вас. Вы вот встаньте и походите влево вправо от этого лица. Смотрит оно на вас? Нет. – Сравните с Марией Лопухиной.



То есть Сарьян и в “Автопортрете” не от мира сего. И горы за ним – тоже не от мира сего.

Того же можно ждать и в промежутке между 1907 и 1909 гг.



Сарьян. Продавщица ткани. 1907.

Она, вроде, и руку подняла, ткань показывает. Но впечатление, что она не покупателю ткань показывает, а никто к ней не подходит час за часом, и она окаменела, улетела мыслью куда-то далеко-далеко.

За это “далеко-далеко” всё объединение “Голубая роза” считали символистами. Но символисты не в бесчувствие ж какое-то стремились, а в заоблачное лучшее будущее. Так не с такими отчуждёнными глазами людей надо бы рисовать символистам. Это инерция неправильного их именования. По крайней мере, Сарьяна.

Впрочем, и символизм, и пробуддизм – одинаково экстремистские явления в духовной жизни. Оба – от крайнего разочарования в действительности. Только первый – коллективистский, а второй – индивидуалистский. И могут, как + и - ∞ сходиться. Вот начинал Сарьян, похоже именно символистом.



Сарьян. Озеро фей. 1905.

Не то, что движение есть в самой картине: олень трётся шеей об ствол, феи купаются в озере, белые птицы летят слева направо (лёгкое движение для народов, пишущих слева направо). Но сама облачность всего нарисованного влечёт вас куда-то. Мы ж редко смотрим на небо. Так, если уж смотрим и видим там облака, они как-то естественно к себе влекут, особенно, если тут, на земле, вам плохо.

	Дивлюсь я на небо та й думку гадаю: Чому я не сокіл, чому не літаю, Чому мені, Боже, ти крилець не дав? Я б землю покинув і в небо злітав. Далеко за хмари, подальше од світу, Шукать собі долі, на горе привіту…

В символизм Сарьян больше не возвращался никогда, а вот какого-то буддизма, по-моему, он держался и после смены стиля длинных, параллельных, контрастных мазков на плоскости цвета.



Сарьян. Улица. Полдень. Константинополь. 1910.

Однако путешествие по Турции, Египту, Персии Сарьяна, по-моему, совратили на этнографический уклон, на прикладное искусство, призванное запечатлеть национальные особенности (у Сарьяна – лаконичным живописным языком). Очерки в красках. Что ни в литературе, ни в живописи, по-моему, первосортным – неприкладным, призванным обеспечить общение подсознаний автора и восприемника – не является. Если вообще является искусством.



Сарьян. Египетские маски. 1911.

Одним из вариантов прикладного искусства является приложение его к любви к родине, к её особенностям. Например, воспевается сухость и жаркость лета Армении, трудолюбие её крестьян, своеобразие гор без растительности.



Сарьян. Горы Гегама. 1926.

В этой картине Сарьян, по-моему, аж почти до ницшеанства докатывается, до образа иномирия метафизического. От нирваны до иномирия близко же.

Лично мне не так Армения запомнилась, а гораздо уютней. Я на турбазе Дилижана, глядя на густо-лесистый, какой-то кудрявый, чуть не вертикальный склон ближней горы в мареве воздушной перспективы, мысленно поклялся себе, что я когда-нибудь вернусь в это место. Во мне бурлила жизнь. И я со стыдом несколько раз потом вспоминал, что не исполнил этой клятвы.

А тут, у Сарьяна, если б не шикарность вида (доводящего красоту Армении до категории исключительности {характерной ницшеанству}), можно уловить эхо его когдатошнего пробуддизма – созерцательность. Очень уж издали и свысока он смотрит. Словно немного отстранённо медитирует.

Это прорывалось у него всю жизнь.



Сарьян. Долина Арарата. 1945.

Тут для меня загадка, зачем художник пририсовал на первом плане голову в башлыке. Но вообще, с переходом на выражение любви к Армении, вся таинственность картин у Сарьяна пропала. Оно и понятно: одно дело – экстремистские идеалы (символизма, пробуддизма), их исповедует меньшинство, большинство смотрит на такие картины и не понимает, что хотел сказать автор. Другое дело – любовь к родине, которую любит большинство её жителей, а чужие уважительно кивают головами за особенность, отличие от других.

Особенность Армении оказалась такова, что обеспечила Сарьяну при советской власти (уважавшей принцип национальных черт в искусстве) свободу не быть реалистом и сколько-то отступать от натуры. Реализм же – это угадывание в социуме появления того, что всем остальным художникам ещё не видно. Улёты Сарьяна сверхдалеко, к тому же редко появлявшиеся, сходили ему с рук. Как, в общем, и самоустранение от наличной действительности.

 

Остаётся одно – удовлетворить мою идею-фикс: есть ли следы подсознательного идеала у Сарьяна, исповедовавшего символизм и пробуддизм?

Мне кажется, что символизм для Сарьяна был следованием московской моде начала века. В “Голубой розе” его “Озеро фей” было не новостью.



Милиоти В. Утро. 1905. Бумага, гуашь, акварель.

О том, что вне “текста” картин говорит о склонности Сарьяна больше к индивидуализму, говорит только то, что он вырос на хуторе, где коллективизм вряд ли мог родиться. Факт тот, что символизм мелькнул в его творчестве и исчез. А вот, что биографическое говорит, что пробуддизм был всего лишь в его подсознании? – Наверно, нестерпимый зной, про который Сарьян всё же вспоминает спустя много-много лет… позитивно:

"Яркое солнце, до изнурения жаркие дни, с целым роем кровожадных насекомых, иногда обращавших в бешеное бегство целые стада рогатого скота и сбивавших в кучи стада овец; мохнатые овчарки зарывались в ямы, чтобы скрыться от зноя и назойливых мух.

Мы же, маленькие дети, изнемогающие от жары, тайком ползком залезали в запрещенные баштаны, чтобы утолить свою жажду сочными дынями и арбузами” (http://planetaarmenia.ru/content/show/38356-martiros-saryan-detstvo/).

И ещё:

"Больше всего на свете я люблю солнце” (http://www.dslib.net/muzee-vedenie/kosmos-prirody-v-tvorchestve-p-kuznecova-i-m-sarjana-jestetiko-mirovozzrencheskie.html).

Вот на трёх продемонстрированных его картинах с отрешённостью солнца как раз и нет или нельзя с уверенностью сказать, что оно есть. Не изображено прямо то, что вгоняет в тень (которая явно есть в двух репродукциях) и в отрешённость. Восток же – чувствуется по лицам. А вот негативизм солнца в картине “Улица. Полдень. Константинополь” вполне себе ощутим. И не только из-за прячущихся в узкую тень женщины и ещё трёх фигур, но и из-за какой-то ядовитости оранжевого. Это цвет огня. А тротуар таким в реальности быть не может. Я поискал в интернете самую рыжую булыжную мостовую, блестящую на солнце. Вот, как она выглядит.



Так что огненная мостовая – это вполне себе след подсознательного идеала бесчувственности, сформировавшейся от бед, бед и бед Этого мира.

Когда же Сарьян, виде исключения, изображает саму беду, у него получается вещь без тайны.



Сарьян. Бегство наирянцев. 1933.

Это во время геноцида в 1915 году изгнание армян из родного Карса. – Надо усилить переживание ужаса? – Пожалуйста: изгнание – как землетрясение, и дано – контрастно.



Сарьян. Обложка книги Г. Маари "Детство и юность". 1930.

Тот же геноцид. “…гора Силан и озеро Ван, древняя крепость и сады Айгестана – прекрасная колыбель народов, расставание с которой надрывает сердце” (http://hanzen.gallery/czvet-boli-tak-nazyivaetsya-kniga-albom-zasluzhennogo-deyatelya-iskusstv-ra-shaena-xachatryana-posvyashhennaya-95-letiyu-genoczida-armyan-v-osmanskoj-turczii.html). – Надо усилить переживание надрыва? – Пожалуйста: знакомые очертания горы, крепости, озера под ними и садов у озера, неповторимые; и – последние повозка и пешеход, покидают родину.

А когда он хочет, чтоб не так “в лоб” был образ, он просто проваливается в неубедительность.



Сарьян. Портрет Лусик Сарьян в профиль. 1941.

Дело даже не в том, что вряд ли с фронта от сына ожидалось не письмо-треугольник, а письмо в конверте, как это нарисовано в отражении в зеркале. Это как раз не заметно. Почему-то. А бьёт по глазам, что фото сына (в военной форме) прислонено к цветочному горшку. Ведь цветок поливают. Вода может попасть на дорогую сердцу фотографию. То есть так прислонено нарочито. Чтоб зритель заметил и соотнёс с датой 1941. И понял, что тут непрерывное ожидание весточки от сына с фронта. Не-пре-рывное! Хоть выражение лица жены спокойное.

Ну, понятно, что художник хочет передать эту тягость ожидания. Но что он ни сделал… А сделал он много: резко и проработано нарисован только один профиль (реальный, не в отражении). Вообще всё остальное нарисовано нерезко. Впечатление халтуры, и противно смотреть, тем паче – всматриваться. А только всматривание показывает и конверт, и что мать в отражении чуть улыбается (в отличие от суровости неотражения), и что отец в отражении смотрит в бесконечность, и что взгляд его тревожный.

Тяжесть ожидания не сопереживается и всё. Даже если и увидишь всё перечисленное. Сарьян хотел заразить, а не вышло.

Он был в своём праве – хотеть заразить: он же давным-давно, в общем, перестал общаться подсознанием своим с подсознанием восприемника.

Я просто вам говорю: от большой картины (то есть от произведения неприкладного искусства) надо не чтоб она как бы говорила, а надо другое.

28 сентября 2019 г.

29.10.2019
23:02

Спорю о вкусах

28.10.2019
19:27

Признаюсь честно

27.10.2019
11:53

Фантасмагория