07.11.2018
15:03

Индикоплов.

06.11.2018
16:29

Пётр Голощапов и Владислав Рослякоа.

01.11.2018
22:40

Вечное ницшеанство.

28.10.2018
10:44

В связи с юбилеем Марка Захарова.

27.10.2018
12:36

Стыдно.

26.10.2018
10:10

Настырье.

22.10.2018
10:31

Что теперь патриарх Константинопольский Варфоломей так спешит с новым расколом?

20.10.2018
13:17

Снова и снова

19.10.2018
14:12

Шаргунов со мной, наверно, не согласится.

16.10.2018
09:14

Вопрос на засыпку.

12.10.2018
19:54

Мазохизм Жилинской.

11.10.2018
10:23

Тошно. (Что хотел сказать своим фильмом Серебренников)

09.10.2018
22:32

Ой, я, кажется, попал!

04.10.2018
21:11

Не спится.

03.10.2018
15:50

Имею ли я право?

30.09.2018
11:29

Нерастраченная сила, неразгаданная грусть.

29.09.2018
12:36

Не можешь - садись в лужу!

28.09.2018
11:19

Что меня гложет?

27.09.2018
15:47

Стоит ли иное у Сорокина читать.

Я считаю субъектную организацию важнейшим критерием авторского намерения. О. Меерсон

Начну издалека и признаюсь, что я уже проверил ту мысль, которая у меня возникла от 20-й строки романа Сорокина “Тридцатая любовь Марины” (1982-1984):

"…по чуть слышному запаху кала, хранившегося в складках его тёмно-вишнёвого бархатного халата”.

Я занедоумевал: неужели может быть, чтоб запах кала сохранился в халате человека, вышедшего из туалета, закрывшего дверь от него и прошедшего несколько шагов ко входной двери квартиры, чтоб её открыть? Правда, недоумевал я секунду и отмахнулся, чтоб читать дальше. И что за мысль у меня возникла, я ещё вам не сказал.

А на странице 32 я остановился и пошёл проверять такие слова:

"Это был ЕЕ ноктюрн, тринадцатый, до-минорный, огненным стержнем пронизавший всю ее жизнь.

Мать играла его на разбитом “Ренеше” и пятилетняя Марина плакала от незнакомого щемящего чувства, так просто и страшно врывающегося в нее. Позднее, сидя на круглом стульчике, она разбирала эту жгучую пружину детскими топорщащимися пальчиками. Тогда эти звуки, неровно и мучительно вспыхивающие, повернули ее к музыке – всю целиком.

Ноктюрн был и остался зеркалом и камертоном души. В школе она играла его на выпускном, выжав слезы из оплывших неврастенических глаз Ивана Серафимыча и заставив на мгновенье замереть переполненный родителями и учениками зал.

Пройденное за три года училище изменило ноктюрн до неузнаваемости. Марина смеялась, слушая свою школьную потрескивающую запись на магнитофоне Ивана Серафимыча, потом смело садилась за его кабинетный рояльчик и играла. Старичок снова плакал, захлебываясь лающим кашлем, сибирский полупудовый кот, лежащий на его вельветовых коленях, испуганно щурился на хозяина…

Это был ее ноктюрн, ее жизнь, ее любовь”.

Я пошёл к компьютеру искать и слушать этот 13-й ноктюрн Шопена. (Можете и вы послушать - https://www.youtube.com/watch?v=b_4gtWPc5iE). Расчёт был на себя, однажды ну просто пронзённого красотой вальса другого романтика, Брамса (см. тут). Так или раз на раз не приходится, или что другое… На меня ноктюрн впечатления не произвёл. И я вспомнил сомнение на 20-й строке книги. Не издевается ли Сорокин над совком?

Но это я всё ещё не рассказал о мысли…

Увы, оказывается, что я с той мыслью вхожу в противоречие с двумя огромными литературоведческими авторитетами: с Вейдле и Плехановым. Но отказываться от неё, по крайней мере, в отношении к Сорокину не хочу, пока его роман меня не переубедит.

И что раньше рассказать: мысль или то, с чем она режется?

Интриги ради начну с тех, с кем вступаю в контры.

1.

"В замене лица, рождаемого чувством целого, “типом”, составляемым из частей, немалую роль сыграло подражание науке. Современному романисту вроде американцев Льюиса или Драйзера нужен, в сущности, вовсе не роман, не самодовлеющее бытие его героев, а лишь возможно более яркая иллюстрация его мыслей об Америке, о разных породах американцев и о типичных для той или иной породы жизни, характере, судьбе. Он поступает не как художник, созидающий людей, а как ученый, отбирающий для определения данной среды или эпохи особенно характерных для нее человеческих особей. И даже когда он не отбирает, когда он строит, он делает это, как историк, изучающий французского горожанина XII века или английского рабочего эпохи промышленной революции, для каковой цели и в самом деле необходимо присмотреться к “сотне-другой” таких рабочих или горожан. Построения такого рода могут быть весьма интересны и полезны, но роман, в котором они преобладают, превращается все же в социологический трактат, как это уже случилось с романами Золя и как это снова становится чуть ли не правилом в американской, советской и отчасти немецкой литературе” (Вейдле. Умирание искусства. https://azbyka.ru/fiction/umiranie-iskusstva/).

2.

"Консервативный и отчасти даже реакционный образ мысли первых реалистов не помешал им хорошо изучить окружающую их среду и создать очень ценные в художественном отношении вещи. Но не подлежит сомнению, что он сильно сузил их поле зрения. Враждебно отворачиваясь от великого освободительного движения своего времени, они тем самым исключали из числа наблюдаемых ими "мастодонтов" и "крокодилов" наиболее интересные экземпляры, обладающие наиболее богатой внутренней жизнью. Их объективное отношение к изучаемой ими среде означало собственно отсутствие сочувствия к ней. И, конечно, они не могли сочувствовать тому, что, при их консерватизме, одно только и было доступно их наблюдению: "мелким помыслам" и "мелким страстям", родящимся в "тине нечистой" обыденного мещанского существования. Но это отсутствие сочувствия к наблюдаемым и изобретаемым предметам довольно скоро причинило и должно было причинить упадок интереса к нему. Натурализм, которому они положили первое начало своими замечательными произведениями, скоро попал, по выражению Гюисманса, в "тупой переулок, в туннель с загороженным выходом". Он мог, как выразился Гюисманс, сделать своим предметом все до сифилиса включительно {Говоря это, Гюисманс намекал на роман бельгийца Табарана Les virus d'amour.}. Но для него осталось недоступным современное рабочее движение. Я помню, разумеется, что Золя написал "Germinai". Ho, оставляя в стороне слабые стороны этого романа, не надо забывать, что, если сам Золя начал, как он говорил, склоняться к социализму, то его так называемый экспериментальный метод до конца остался мало пригодным для художественного изучения и изображения великих общественных движений” (Плеханов. Литература и эстетика. Том I. С. 158).

То есть и Вейдле, и Плеханов не чуют, что в подсознании у Золя великий, социалистический идеал. Что он заставляет Золя ненавидеть мещанство. И потому – художник же, т.е. через наоборот выражается – потому Золя “с любовью”, натуралистически (как Гоголь своих ужасных героев любил и потому натуральную школу в русской литературе учредил) описывает "все до сифилиса включительно”.

Что повторяет теперь, через 100 лет, Сорокин, возмущённый (в подсознании, предположим) тем, что пропадает социализм. Социализм как путь к великому коммунизму в руках этой бездари, что пришла к власти после смерти Сталина, и не может нацелить народ на новое великое, - каким было старое: сохранение страны от гитлеровского нашествия, - если уж ему не удалось иное. (Сталину не удалось нацелить на построение настоящего, а не липового социализма, какой он подсунул построить под сурдинку.)

То есть Золя таки реалист, раз чуял, что чахнет социалистическая перспектива в Западной Европе (уходит центр революционного движения в Россию, а на Западе всё погрязает в мещанстве). И Сорокин, получается, такой же. Как факт, через год пришёл Горбачёв, и всё окончательно покатилось вниз. – Потому у Сорокина эта скрытая ненависть с чуяньем кала, как минимум.

Сорокин издевается над совком, на самом деле безнадёжным мещанином, но всё ещё по инерции держащимся за липу морального кодекса строителя коммунизма: нельзя-де в произведении искусства натуралистски описывать половой акт, нельзя считать нормой секс без любви и другой нормой – лесбиянство.

Для того всё-всё в романе дано с точек зрения персонажей. Автор умывает руки.

 

У меня была знакомая, музыкантша. Она осторожно рассказывала, что музыканты – такие утончённые, нервные натуры, что им, непонимаемым обычными людьми, легко срываться в изменённое психическое состояние. Что в лесбиянство, я не догадывался тогда. И в том, изменённом, чувствовать себя как настоящий романтик-солипсист: нет ничего на свете, кроме моих ощущений, кроме моего прекрасного внутреннего мира (минет – тоже прекрасен: "жадно глотая прибывающую вкусную жидкость”).

А откуда романтики по большому счёту? – От тупиковости общественных порывов.

И только в крошечных перегибах субъективизма (чуянье Мариной запаха кала от побывавшего в туалете Валентина) можно почуять, может, и подсознательную насмешку обществизма, если не настоящесоциализма, в Сорокине, - насмешку над мещанами (им же интересна клубничка, размер члена у Валентина, ка-а-ак он Марину “любит”, как они музицируют: она в свитере и трусах).

 

Не исключена у меня ошибка. Есть же в принципе люди с очень тонким обонянием. Одна моя знакомая такую женщину знала. Рассказала: та была мизантропка – все ей воняли. Она чувствовала, как пахнет какая часть тела каждого человека, стоящего перед нею. Как собаки. Только собаки не мизантропы. Отсюда можно сделать вывод, что перед нами на 20-й строке не прокол художественной интуиции Сорокина, а прорыв его подсознательного идеала: священное отношение к немещанам. Прорыв через наоборот: насмешкой над Марининым нюхом, а заодно – на следующих строках – и над терпимостью к человеческому низу:

"Они поцеловались.

- С облегчением вас, - усмехнулась Марина…”.

Впрочем, не понятно: а как быть с чрезвычайной действенностью музыки в исполнении Марины? Не померещилась же ей реакция профанов: "заставив на мгновенье замереть переполненный родителями и учениками зал”?

Я принялся проверять этот ноктюрн. Попал на сайт “Семь самых популярных шедевров Шопена”. Про 2 я знал, что это – Шопена: похоронный марш и “Революционный этюд”. Про один принадлежности на знал, но мог напеть от начала до конца – полонез. Ещё одну вещь безусловно слыхивал – вальс до-диез минор (№ 7). И не было там 13-го ноктюрна.

Разве что… В нём есть виртуозная часть. Это могло-таки заставить "на мгновенье замереть” и профанов. Не почувствовать, а удивиться виртуозности.

Но Сорокин заставляет думать, что эта пара: Марина и Валентин, - не просто высокого мнения, но и объективно нешуточные величины в музыкальном исполнительстве, хоть и дано восприятие друг друга только субъективное, персонажей, не автора.

Для чего такой масштаб? Для того, чтоб подтянуть к этой высоте неприемлемые совком (да и Сорокиным этак {см. выше} понимаемым) других их особенностей (чтоб избегнуть слова “извращений”)? Испытать чтоб? Совка и себя… Способом окна Овертона?

"…при масштабном и бесконтрольном со стороны общества использовании СМИ можно любую идею из немыслимой сделать не просто принятой в обществе, а единственной нормой… за пару десятилетий [в Западной Европе] педерастия и лесбиянство стали абсолютной нормой” (https://whatisgood.ru/theory/media/okno-overtona-kakie-idei-proxodyat-pervye-stadii-vnedreniya/).

Но Сорокин знал же, что в СССР его роман не напечатают… Или он и над западными обывателями решил поиздеваться с высоты своего обществизма? (А те и не заметили, чего доброго…)

Матерится эта Марина…

Так в Англии, я знаю, мат вошёл в литературную норму. Вот и тут она слово применила как синоним слова “плоховато”.

Или Сорокин просто реалист и предвидит, что скоро и в СССР мат можно будет услышать в полном студентов и студенток троллейбусе (это моё личное свидетельство)?

Никакая не тайная ярость, а человек чует, как трава растёт.

Но почему он не даёт перевода французским предложениям? Показывает совку, какое он ничтожество? ("В антиутопиях Владимира Сорокина все насыщено китайскими словами” - https://www.svoboda.org/a/29201148.html)

Я дочитал до конца эпизода “у Валентина”, и оканчивается он непонятно:

"Они быстро поцеловались.

Марина тронула его гладкую щеку, улыбнулась и вышла за дверь, туда, где ждала ее жизнь — беспокойная, пьянящая, яростная, беспощадная, добрая, обманчивая, и конечно же — удивительная...”.

То есть у Валентина была не жизнь?

А что?

 

Следующий эпизод – уход в ранее детство. Ради исследования, откуда у Марины аморальность? Сомневаюсь. По-моему, обоснование, а не исследование.

Тут мне чуется такая же странность, как обострённое обоняние.

Детям свойственно любить лепые нелепицы, потому что они так изучают мир. Границы допустимого. В том числе и что такое хорошо, а что такое плохо.

А по Сорокину получается, что вокруг Марины как-то отсутствует моральная сторона.

Вот предложил ей мальчик в детском садике, чтоб они оба заголились, так мотивирует он:

"- Это наша тайна, поняла?”

Не моральная мотивация. Это, подозреваю, неправда. Мораль, по-моему, имеют все. Сужу по себе (так легче всего). Я тоже, будучи лет шести, предложил девочке с нашего двора, лет пяти, показать письку. Она отказалась. Так мы оба знали, что это плохо. Оно абстрактно и всесильно. Но… Ребёнок есть ребёнок, и он проверяет границы.

А тут вместо абстрактного и всесильного страшная воспитательница Жирная. И, увидев половой акт матери с любовником, Марина во сне видит страшную Жирную со всякими неприятностями. А не мораль ощущает.

И у меня зарождается подозрение, что тут злая воля Сорокина прорвалась. А никакой не подсознательный идеал обществизма. Наоборот: окно Овертона используется сознательно на предмет ухудшения общества.

Разве что… такое жестокое испытание читателей “замыслил” подсознательный Сорокина благой обществизм: всё-всё кругом и давно очень плохо…

В самом деле – промелькнуло ж слово “стыд”:

"В эти ночи ей снились яркие цветные сны, в которых её трогали между ног громко орущие ватаги ребят и девочек, а она, оцепенев от страха и стыда, плакала навзрыд”.

Всё-всё кругом иллюстрируется коротким перебивом езды в такси от Валентина:

"…брезгливо разглядывая шофёра – старого и беспомощного, жалкого и суетливого в своей убого-ущербной похотливости…”.

Если всё время придётся барахтаться в дерьме, то мне предстоит нелёгкое занятие.

Притягательный, мол, порок…

"Это было ужасно и очень хорошо”.

У меня-реального, а не читателя, это не срасталось, а жило по отдельности, да и ужасным не было. Просто всему своё место и время. – Рационалист я презренный? Эта Марина целостнее? Или читателя методично приучают?

Ну вот. Папа моет дочку первоклашку. И оба возбудились.

Вот прелесть онанизма.

О. Вот уже пьяный отец пришёл к ней ночью. И всё описывается.

Зато Сорокин отца заставил утопиться. Это как-то балансирует окно Овертона? – Не знаю.

Никакой это не реализм – этакую исключительность привлечь.

 

В следующем эпизоде есть стихи лесбиянок друг другу. Оба – Марине. Один искренний, другой от ума сочинённый. И Марина их оценивает. Между прочим, каковым является урок музыки некой девочке.

Подсластил Сорокин пилюлю читателю. – Между прочим предложено вчувствоваться в лесбийскую любовь. – Не знаю… Стихи Цветаевой почему-то не отторгают от себя. Вот её лирическая героиня любит. Кого? – "Вас, юная трагическая леди”. За что?

За эту дрожь, за то - что - неужели Мне снится сон? - За эту ироническую прелесть, Что Вы - не он.

Может, это не отторгает за выражение изменённого психического состояния, которое, ого, чего образом может быть… И образом метафизического иномирия – тоже.

А у Сорокина – как-то противновато.

О, гос-споди. Теперь другой ученик, и он нравится этой Марине…

Это можно перенести? Такую концентрацию извращений?

Разве что прерываться чтением…

В перерыве я наткнулся на такое словосочетание: душа, преисполненная чувств. Речь шла о том, что, например, горе не может длиться долго естественным образом. Поэтому приглашали плакальщиц, и они помогали горю держаться. И тем – считать себя возвышенными людьми. Может, и исключительными.

То есть, не исключено, что Сорокин образно воспевает возвышенного человека. Мы, обычные, лишаем, мол, себя множества эмоций, подчиняя себя моральным ограничениям. Я, будучи, предположим, обычным учителем музыки при нерадивой ученице, живу менее полной жизнью (если буду весь тут, на уроке), чем Марина, перечитавшая письма своих возлюбленных. Почему надо, по Сорокину, чтоб у женщины возлюбленными были именно женщины? – Может, потому, что с привлечением в любовь и их – увеличивается количество любовных переживаний, чем если только мужчинами ограничиться? И привлечение несовершеннолетних мальчиков? – То же самое… А? Мысль? То есть Сорокиным движет гедонистский идеал, ничем не ограниченный, и потому превращающийся в исключительность. Музыкальность Марины и Валентина тогда оказывается на месте. О! Тогда сверхчуткость обоняния того же рода достоинство. Даже и вкусность борща у Валентина находит своё место.

То есть, моё первоначальное предположение – обществизм – есть попадание в молоко.

Написал и усомнился. – А зачем тогда надо было, чтоб матерились соседки по коммунальной квартире, осуждая Маринину мать за прелюбодейство? Зачем надо было, чтоб вздрогнул шофёр от равнодушной матерщины Марины? Ведь в сорокинском мире гедонистской исключительности мат – признак высших существ, для которых обычная норма не писана… Ну, и утопил же отца Марины автор… - Может, вся отвратность описываемых им извращений и матерщина персонажей без разбора рождены всё-таки подавленной ненавистью обществизма, задыхающегося в мещанском болоте совков, с которыми власть коммунистов спелась? Лишь последние искры гражданственности ещё мелькают в смущении шофёра из-за мата пассажирки и в самоубийстве отца… А?

 

Удручает что? Что на каждой странице ждёшь безобразия. Ведь ТОЛЬКО о том Сорокин и пишет. С совращением мальчика-ученика – только мысленно Марина его сосала – обошлось. Но теперь – новый эпизод, опять про прошлое, учение музыке подросшей Марины. Так разве обойдётся без того, что учитель её не соблазнит? И ведь как-нибудь да противно всё опишет Сорокин, сам в тексте явно не появляясь.

Мелькают знакомые и мне фамилии композиторов, и нигде нет намёка ни на ассоциации от произведений, ни на художественный смысл их, отличный же от ассоциаций…

Есть банальная мысль, что Бах – это как архитектура. Вот мысль и разжёвывается:

"Это был бесконечный ввысь и вширь собор, пустынный и торжественный, громадный и совершенный. Марина не знала что это такое, но прекрасно видела подробную лепку порталов, размытые сумраком пилоны, чередование колонн, недосягаемый свод, пронизанный пыльным солнечным светом”.

По-моему, так недостаточно. Когда я впервые слушал Баха, мне тоже представилась… длинная-длинная, как сверху глядя, полоса прибоя на морском берегу. Но с этим зримым образом у меня связалось упрямство революционеров, никак не могущих раскачать сушу тоже взволноваться и восстать. Пока всё же не удалось. И – волосы дыбом, красно говоря.

И, как бы назло мне:

"— Прелюдия — одна Мария, а фуга — совсем другая. Они разные, если не по духу, то по характеру.

Он начинал прелюдию, умышленно замедляя и без того неторопливую перекличку аккордов:

— Это состояние божественной просветленности, ожидание Благовещения, небесная любовь…

Прелюдия текла по своей неземной схеме, Марина слушала, любуясь искусными пальцами Игоря Валентиновича, забывая обо всем.

Прелюдия гасла, он тут же начинал фугу:

— А это земное чувство. Другая Мария. Такая же просветленная, но и реально чувствующая землю под ногами. И любовь — земная, в лучшем смысле этого слова, любовь истинная и полнокровная, бескорыстная и добрая, страстная и обжигающе-тревожащая…”.

Вы надо мной будете смеяться, но меня и это не устраивает. Ибо Бах сочинял в стиле барокко, общий идейный смысл которого – соединение несоединимого. Что, казалось бы, и продемонстрировано в романе. Но в виде несоединимого. А в барокко-то – соединение. Тот стиль родился, когда сто лет уже шла религиозная война Реформации с Контрреформацией, и в Европе лились реки крови. И хотелось как-то кончить это. Умиротворить как-то. Что и было духом барокко. А у Сорокина получилась просто подготовка к следующему эпизоду, пионерлагерю, где и случится, наверно, бардак. (Учитель – пока? – избег вовлечения в порок.)

Мало что у Сорокина от духа, как прежде: морали как таковой практически нет в мире. И всё это – с точки зрения Марины. Естественно, нет, мол, ничего и в большом мире. Изоляция. Тот большой даже немыслим для неё как существующий. Есть только она.

 

Только я успел пожаловаться на отсутствии большого мира, как он показался в виде пионерских песен. Данных, по-моему, с лёгкой иронией. Что, мол, Марине до него по сути – только по форме можно принять.

А дальше – как и следовало ожидать… Старший пионервожатый…

Но без натурализма.

Я был девятиклассником в пионерлагере не вожатым (никогда не вникал, почему там были такие великовозрастные “пионеры”). Так ничего такого у нас не было слышно. Но Сорокину-то такого не нужно.

Сорокин взялся объяснить, что ли, как Марина дошла до извращений? Понять значит простить?

 

Суждено мне что-то всё ошибаться с угадками. – Следующей была – сразу – любовь лесбиянская. Сразу. Можно было думать, что сперва надоест мужская. От мужчин плохо пахнет. То водкой (отец), то куревом (пионервожатый)…

А если сразу, тогда зачем была предыстория? Для смакования? Значит, я всё же ошибся со скрытым возмущенным обществизмом Сорокина?

Он так сладострастно описывает лесбийскую любовь, что впечатление, что и свой голос он вплёл в голос Марины. В описании, конечно, есть писательское мастерство. Но тогда прощай моя излюбленная художественность, которая есть следы подсознательного идеала. Ибо ничего тут подсознательного, а обычный осознаваемый гедонизм. Прикладное искусство в лучшем случае. Здесь оно призвано усиливать знаемую (я вынужден это слово-формулу повторить) лесбийскую любовь.

То есть, подозреваю, Сорокин в 1984-м просто шёл в струе гей-движения. Его начало – 1969-й в Нью-Йорке. Наверно, на Западе было актуально читать тогда про такое, как про норму. В 1987-м роман был издан во Франции. Для обретения успеха, видно, роман и был написан. И – вопрос тогда: зачем мне его читать, раз это чтиво? Я на 119-й странице. Страниц – 446.

Неужели остался шанс, что я ошибаюсь? Но даже если он всё-таки обществист, то читать дальше не буду: противно и, главное, скучно.

 

Читать других критиков тоже не буду. Никто ж не имеет критерием художественности следы подсознательного идеала. В этой связи попавшийся на глаза кусок я всё же процитирую:

"На мой взгляд, Владимир Сорокин одним из первых зафиксировал изменение функции иронии, смеха в современной культуре, иными словами, описал тоталитарный смех и предложил своеобразный выход за пределы цинического миропорядка. О сознательности подобной стратегии свидетельствует рассказ…” (https://studopedia.org/11-93913.html).

Я тоже пришёл к выводу, что подсознательного идеала у него в романе нет. Ну так пошёл к чёрту. Хоть он и предложил "выход за пределы цинического миропорядка”, то есть сильно спрятанный возмущённый позорной советской действительностью обществизм у него и есть.

Это – ипостась сатиры. А ту даже по “Словарю литературоведческих терминов” 1974 года теория "как явление иск-ва… вообще недооценивает и принижает и склонна относить к дидактике” (С. 341).

19 августа 2018 г.

24.09.2018
12:08

Накрутил себя.