25.04.2017
13:02

Жалоба максималиста.

20.04.2017
13:53

Берязев.

19.04.2017
14:58

Первые серии «Анны Карениной».

16.04.2017
17:43

Каков Щедрин-то...

15.04.2017
19:38

Продукт скуки.

05.04.2017
18:18

С историзмом наперевес.

04.04.2017
13:31

Тяжело.

03.04.2017
20:49

Надо, пожалуй, и мне отозваться.

31.03.2017
11:38

Издевательство Леонида Гиршовича?

25.03.2017
19:58

Неужели...

22.03.2017
23:57

Как проверить идеал Литвиновой.

20.03.2017
12:37

Я против Ирины Антоновой.

18.03.2017
15:41

Антиакционизм.

15.03.2017
14:31

И мои две копейки.

12.03.2017
16:44

Всё возвращается.

11.03.2017
14:48

Загадка.

09.03.2017
12:13

Как понимать непонимаемое.

01.03.2017
12:00

Я в восторге.

26.02.2017
21:59

Антигомбрих 1.

Начну с признания. Мне показалось скучным просто читать книгу Гомбриха “История искусства” (1950). И я решил, читая, с ним спорить, если захочется. А захотелось с первой строчки.

"Не существует на самом деле того, что величается искусством”.

Понятно, что Гомбрих под этим что-то разумел. И, я уверен, что не то, что разумею я, произнося то же. Когда это говорю я, я имею в виду, скажем пока, двухсоставность произведения искусства: 1) его “текст” и 2а) то в душе автора, что двигало созданием этого “текста” или 2б) то в душе восприемника, что породило произведение. Тогда как под произведением искусства обычно понимают только его “текст”.

Гомбрих имел в виду другое:

"Искусства с заглавной буквы вообще не существует”.

И потому, в частности, что "в разные времена и в разных странах это слово обозначало разные вещи”.

Я же хочу Искусства (с большой буквы) как фетиша, по выражению Гомбриха. И состоит он в том, по-моему, что Искусство – это средство общения подсознаний по глубокому поводу, называемому подсознательным идеалом автора. Не всегда и даже редко, мол, это качество в произведение прорывается.

Поэтому я не хочу согласиться, что:

"мотивы, по которым человек получает удовольствие от картины или статуи, не могут быть ложными”.

Наоборот, по-моему, чаще всего они не имеют отношения к Искусству. Тем не менее, каким-то чудом, что ли, всемирную и вечную славу получают произведения именно Искусства. Наверно, переживание катарсиса восприемником (а оно часто остаётся подсознательным в какой-то мере: чувствуешь что-то, а что, не можешь сказать адекватными словами) людьми выделяется особо, и людская молва мимо этого не проходит и фильтрует Искусство от искусства.

Поэтому, по-моему, надо отличать категории ценить и нравится. Очень ценным может быть и то, что непосредственно не нравится. Достаточно, по-моему, почуять в произведении наличие следа подсознательного идеала автора, как его надо ценить, даже если оно тебе душепротивно. Например, картину Малевича “Чёрный супрематический квадрат” {1915 года, супрематизм (от лат. supremus — наивысший)} непосредственное чувство обычного человека подсказывает не ценить. А тот факт, что этот квадрат занимает чуть не всю площадь картины, говорит мне, что он явно что-то собою заслонил, может, и бывшее способным мне почему-то понравиться. И тогда надо погодить презрительно фыркать, ибо тут пахнет драмой, если не трагедией. Что подтверждается зафиксированным свидетелями сильнейшего переживания автора, когда он неожиданно для себя самого замалевал бывшее изображение этим чёрным квадратом. Я при таком известии замечаю сию неожиданность. Она для меня является признаком вмешательства авторского подсознания. И – готово: я уже не могу себя хвалить за фыркание. Что показало рентгеновское исследование, мне даже и не важно. Важно, что ждёшь, что там были-таки изображены прямоугольники малевичского супрематизма (такое ожидание подтверждает и сохранившаяся фотография первого экспонирования “Квадрата” на выставке: он окружён обычными супрематическими фигурами). Ими он, ницшеанец, хотел до “Квадрата” дать образ недостижимости ощущения Абстракции – пространства без предметов – как идеала в Этом скучном, вечно воюющем, материальном мире, - идеала, уже осознаваемого как идеал просто потому, что он не первый раз его так (прямоугольниками) выражал. И вдруг, получается, его не удовлетворила эта повторяемость, эта осознаваемость. Он рванулся и замазал всё, не понимая, зачем это делает. А это “зачем” было тогда, думаешь, в его подсознании. И до моего подсознания, может, тоже с самого начала дошла некая жуть. И я только потом, в последействии Искусства, озарён, что то была сама Недостижимость. И я уже и не смогу теперь на ту картину фыркнуть. Плюс, она ж всемирную славу имеет. Видно, не зря. Предшественник Малевича Альфонс Алле, на треть века раньше нарисовавший то же, так не славен, ибо он подписал картину как фигуративную (“Битва негров в пещере глубокой ночью”). Плюс у него не квадрат с фоном нарисован, а всё пространство под квадратной рамой чёрное. И обе особенности не предполагали никакого участия подсознательного идеала автора. Это было произведение прикладного искусства. Оно было приложено к задаче насмешить. Аллевская неожиданность не намекала на какие-то невыразимые глубины духа. И всё это рассуждение неприложимо к повторению Малевичем своего шедеврального произведения (а он зачем-то его повторял).

Поэтому я не могу признать Искусством первую же иллюстрацию, привлечённую Гомбрихом, хоть вещь принадлежит великому Рубенсу:



Рубенс. Портрет сына Николаса. Около 1620. Бумага, итальянский карандаш, сангина.

Для меня это не обоснование Искусства (которого для Гомбриха не существует):

"…он [Рубенс] наверняка гордился его [сына] миловидностью".

Для меня это – нехарактерное произведение Рубенса, представителя барокко как соединения несоединимого. Во всяком случае, до тех пор, пока я не дойду до объяснения более глубокого. Объяснения этому отсутствию контраста, которое неизбежно в барокко.

И только я это написал, как мне стало ясно, что контраст есть и тут. Надо только вспомнить эпоху, когда портрет рисовался.

Это было время религиозных войн по всей Западной Европе. Мол, нравственных протестантов против безнравственных, мол, католиков. А безнравственны все. И нравственны все. И ужасно (для протестантов) – торговать индульгенциями (как католическая церковь) и извлекать выгоду из грешности людей, а честнее представляется вовсе не иметь такой практики, для чего вообще на срок и по очереди избирать себе духовника из прихожан, и верить в Бога по сути, а не по форме. И кажется более честным (для католиков) не думать о грехе, а просто свято верить, что Бог простит, если покаешься, и – богохульство – избирать себе духовника, как протестанты. – Это – про нравственное, высокое, духовно-божественное. Под ним же скрыто низкое, материальное. Святоши задавили испанской военной силой Бельгию, чтоб её предприниматели не смели возмущаться большими налогами. И что такое предпринимательство? – Материальное. – А большие налоги? – Духовное, ибо стимулирует помнить, что главное – не в этой жизни, а в той, загробной, что тоже правда.

Так что если духовному соответствует стиль наброска (это истаивающее тельце, эта бледность рисунка, почти его бесцветность)… И что если материальному соответствует эта упитанность натуры, круглые щёчки мальчика, густые волосики…

Тогда контрастность есть и тут!

И что выбрать? – Неизвестно. И то, и то – верно. И то, и то – ценимо. И – не разорваться. А, тем не менее, счастлив почему-то… в самом этом соединении несоединимого.

А жизнь всегда – противоречива. И… всегда найдутся люди, которые, глядя на эту исчезающую на листе бумаги пухлость дитяти, взволнуются аналогией со своими обстоятельствами. И… так и получится бессмертная жизнь произведения Искусства.

Может, это словоблудие у меня: противоречивость, мол, есть всегда (уже хотя бы в изображении объёма на плоскости), - и можно всегда, мол, подвести противоречивость под барокко как соединение несоединимого? – Не знаю… Но удовольствие от таких микрооткрытий – определённо есть. С этим наброском, например, я и не чаял, что смогу сам вывернуться. Вон, подстелил соломки на всякий случай, дескать, нехарактерное это произведение Рубенса… Но. Дал задание своему подсознанию: проверить, нет ли контрастности пусть и в наброске. И – получил в сознание ответ через минуту-другую…

А ну, попробуем ту же операцию с этюдом другого ребёнка Рубенса, где и речи не может быть об истаивании.



Рубенс. Портрет Клары Серены Рубенс. 1616.

Нет! Есть и тут истаивание – во мрак. И он – аналог христианского того света и духовного. А этюдная грубость мазков белилами на бликах – аналог материального. Зная, что девочка через семь лет умерла, так и хочется сказать, что счастье – в самой зыбкости детского существования (думая, что детская смертность была велика в Средневековье). Но. Тогда это станет произведением экзистенциалиста (ведь стили повторяются в веках; и можно мыслить стиль ХХ века существующим и 300 лет до ХХ-го). А экзистенциализм – гораздо пессимистичнее протрезвевшего от залётов барокко века XVII. Не хочется тому стилю отозвать оптимиста Рубенса. Но в чём может быть грешен ребёнок 5-ти лет? – А хоть в детском деспотизме… Вы посмотрите, какая неангельская прямота во взоре этой девочки. Под стать грубым мазкам белил.

25 февраля 2017 г.

20.02.2017
15:01

2-я премия "Большой книги" 2016 года.