Важнейшая из идей, привносимых понятием внеземной цивилизации (ВЦ) √ это гипотеза о существовании сверхчеловеческого разума. Это в высшей степени обязывающая гипотеза. Спрашивается, откуда же она взялась и как утвердилась в безбожной науке?

Ясно, что она опирается на идею множественности миров √ один из краеугольных камней современной науки. Среди законов природы ее нет, но в некотором смысле она фундаментальней любого закона. Это как принцип причинности √ не закон природы, а его форма. О принципиальности этой идеи можно судить по процессу Джордано Бруно, ⌠Разговорам о множественности миров■ Фонтенеля, космологии Канта и многим другим основоположениям классической науки. Достаточно вспомнить Бруно, отдавшего жизнь за утверждение этой идеи, чтобы осознать, насколько она в свое время была неочевидной.

Принятие ее √ необходимый момент преодоления антропоцентризма: полагания человека смысловым центром Вселенной. Человек не должен мнить себя средоточием божественного замысла о мире, но должен расцениваться как существо более или менее случайное √ одно из многих творений, рассеянных в бесконечных мирах. Только при этом условии мир вполне однороден и мы, вникая в земную природу, можем судить и об устройстве небес.

Идея истории, вообще говоря, противоречит идее космоса: принцип исторического понимания действительности соперничает с идеалом ее естественнонаучного объяснения √ здесь и разделялись науки о природе и науки о человеке. Все законы природы выводимы из принципов сохранения, то есть из требования, чтобы во всех превращениях мир по сути оставался равным себе. Античный космос √ это вневременная структура. История же, напротив, исходит из принципа творения. Она выводит из ⌠низшего■ ⌠высшее■, различая мир по градациям его совершенства. Такой мир чужд классической физике: она никогда не ставила целью объяснить ⌠возникновение■ чего бы то ни было √ в аристотелевском смысле этого слова. Космогония √ это еще не история. Пусть последняя и возникла в Элладе, но идея исторического человека античности осталась чужда. Перенесение человека из космоса в историю стало делом христианства.

Другой результат того же симбиоза √ идея сверхчеловеческого разума, скрытого в космосе. Оказывается, из новоевропейского понятия природы выводимо не только человечество. Если бесконечные миры Вселенной развиваются в разных условиях, если есть старые и новые звезды, и если вероятность зарождения и сохранения жизни на прочих планетах не равняется нулю, то существуют более и менее развитые сообщества разумных созданий. Поскольку же мы, будучи случайной реализацией этого всеобщего процесса, находимся, скорее всего, где-то посредине, то в высшей степени вероятно, что существуют высокоразвитые цивилизации, опередившие нас на миллионы лет.

Выход человека в космос, развитие астрофизической техники и средств дальней связи сделали, кажется, практически возможным контакт между различными мирами, что превратило гипотетические обитаемые миры из розного множества в связную (потенциально) систему. Так не пора ли актуализовать эту связь? Так возникла проблема межзвездной связи под международным кодом СЕTI. Мы радостно оповестили космос о том, что уже разумны. Уже не первое десятилетие радиотелескопы вслушиваются в небо, надеясь уловить в нем хоть отблеск сочувствия √ слышат ли нас? Но космос молчит. Точнее, он шумит на всю мощность наших радиоусилителей, и проблема заключается в том, как выделить из белого шума равнодушной природы нечто родное √ разумное.

Ничто не мешает представить, что некая сверхмощная ВЦ, опередившая нас на миллион-другой лет научно-технического прогресса, присутствует здесь на Земле даже не в облике таинственной Шамбалы, а прикидываясь какими-нибудь неприметными камушками, картинами или облаками. Присутствует и держит нас всех под присмотром. Возможности подобной мистификации дотошно изучались фантастами, и высказано уже предположение, что Солнечная система √ всего лишь неудачная магистерская диссертация. Гейне когда-то и вовсе пригрезилось, что вся наша реальность √ от Венеры Милосской до парохода √ лишь сон захмелевшего бога.

Числом можно выразить физические характеристики человека: силу, выносливость, скорость реакции и т.п. √ для этого существует спорт. Правосудие количественно оценивает тяжесть вины человека. Общественная ценность человека измеряется в назначаемом ему окладе. А вот разумность, понимаемая как интегральный и отличительный признак божьей твари, представляет для измерения едва ли одолимую трудность.

Повальные измерения ⌠коэффициента интеллекта■ в Америке показали, что все подобные тесты фиксируют как ⌠статус кво■ лишь умственный потолок их создателей. Белый человек не может составить тест ⌠разумности■, по какому он сам получит показатели хуже, чем китаец или папуас. Вопрос ⌠что есть разум?■, адресованный человеку разумному, равнозначен вопросу ⌠кто вы?■. Если вы зададите его честному и совестливому исследователю, то чем обстоятельнее он будет изображать разумность, тем яснее вы будете узнавать в его изображении самоописание √ быть может лишь слегка идеализированное, нацеленное на то, чем исследователь еще надеется стать. Это логически и жизненно неизбежно. Глубочайшие свои истины человек утверждает делом своей жизни. Если бы он верил в какую-то иную, чем осуществляется в нем самом, ценность, то стал бы другим. Но если это так, то как может один разум оценить ⌠уровень■ другого, не уподобляя его себе? В таких тестах изображается, более или менее скрыто, их создатель, и нарушение этого закона приводит к тем же неразрешимым противоречиям, что и знаменитый вызов логике, брошенный утверждением ⌠я лгу■ (⌠то, что я утверждаю сейчас, ложно■).

Как можно высмотреть в глубинах Вселенной разум, превышающий наш, пока он известен в единственном экземпляре?

На самом деле множественность разумов была открыта на Земле, и притом в чрезвычайно своеобразном историческом контексте. Предпосылки этого открытия были заложены в эпоху первой научно-технической революции, когда обнаружились, во-первых, целый Новый Свет социокультурных единств, разительно отличных от европейских, и, во-вторых, возможность их технического сравнения. Были открыты (и притом совершенно в ином качестве, чем ⌠варвары■ на закате античности) ⌠дикари■, по отношению к которым новоевропейский разум убедился в своем совершенном превосходстве. Конечно, оно трактовалось как религиозно-духовное, но путь миссионерам расчищало огнестрельное оружие: впервые в истории техническая оснастка культуры оказалась решающим фактором состязания культур. Возможность однозначного сравнения народов по степени их технического могущества позволила упорядочить ⌠разумы■ в одном ряду. Разум как таковой был отождествлен с техническим, и на ⌠народах■ был практически решен вопрос о ⌠количестве разумности■.

Духи, изгнанные естествознанием из природы, переселились в историю. Но заселили уже не Олимп с неопределенной метрикой, а историческое время √ прямую. Мифическое представление о народах как бессмертных личностях позволило погрузить ⌠разумы■ в одномерный континуум, а сравнимость народов по уровню технического оснащения позволила упорядочить ⌠разумы■ в одном ряду. Так, или примерно так, была сконструирована шкала разумности и в наше сознание вернулась идея сверхчеловеческого разума.

Однако участие в жизни землян сверхчеловеческой разумной силы несовместимо с новоевропейской культурной программой. Если кто-то в этом космосе относится к нам таким же образом, как мы относимся, скажем, к микробам, то вся наша реальность становится фантомной. Если идея сверхчеловеческого разума воспринята, то ничто не может спасти нас от подобной опасности. Обращение познавательного отношения (не мы познаем √ нас познают) в корне меняет всю психологию, логику, да и технологию познания.

Вернемся, однако, к новоизобретенной ⌠шкале разумов■. Ведь рано или поздно будет спрошено о ⌠начале■ и ⌠конце■ этой шкалы √ иначе мы не вполне понимаем, что измеряем. Что касается нулевой отметки этой шкалы, то, обездушив природу, мы, пожалуй, уже сконструировали из нее исходный эталонный объект. Но какого предмета мы касаемся другим концом линейки? Этот дальний конец должен быть бесконечным √ уже потому, что ⌠развивающийся■ разум трудно помыслить конечным. Но бесконечный разум представляет логическую опасность. Для него не существует различия между мышлением, волением и движением. И самый продуманный вариант представления о таком разуме мы имеем в пантеизме, воплощающем бесконечный ум в той самой природе, какую в нашем исчислении разумов мы вроде положили эталоном нуля.

Трудно даже представить, сколь топки и вязки метафизические дебри этого вопроса. Природа сверхчеловеческого разума продумывалась как раз той теологией, на развалинах коей утверждалась физическая наука. Ученые, занятые поиском ВЦ, кажется, до сих пор не вполне сознают странностей своей затеи. Они, видимо, допускают, что отмежевавшись от вульгарности уфологии организационно, можно избавиться от коварства ее предмета.

Начать с того, что астрономы, физики и прочие специалисты по космосу, профессия которых никогда не сводила их с лингвистикой, семиотикой или иными языковыми дисциплинами, ставят перед собой проблему символа. И притом самым что ни на есть брутальным манером: 1) как распознать в космосе символ чужого разума? 2) как сконструировать символ нашего разума? Символы, изысканные уфологами, их, разумеется, не устраивают. Но великолепна решимость, с какой физики бросаются в бездны этой проблемы с расчетом решить ее в сжатые сроки.

Поразительна легкость, с какой культура стала объектом физики √ вопреки достигнутому ранее многотрудному соглашению о разделении их суверенных владений. Цивилизации ищут тем же манером, как открываются кварки или ⌠черные дыры■ √ как физические объекты. Орудиями, созданными для изучения естества, в космосе ищут сверхъестественное. Пусть оно и называется ⌠искусственным■ √ средствами физики высматривается культура. Не потому ли предмет их разысканий так смахивает на оккультный?

Много спорят, каким должно быть содержание излучаемого в космос сигнала: ведь по логике дела он должен оповещать не только о разумности землян, но и о ⌠количестве■ этой разумности √ достигнутом на сей день ⌠уровне■ ее развития. Натуральный ряд известен с пещерных времен, теорема Пифагора √ с античных, а теорема Геделя √ с двадцатых годов нашего века. Однако об уровне научно-технического развития точнее свидетельствует не содержание сигнала, а его техническая форма. Если судить здраво, так дальность передачи сигналов, то есть размер технически доступного космоса, лучше характеризует ⌠состояние■ разума, чем владение какой-нибудь теоремой гомологической топологии. ⌠Разумное■ редуцируется к техническому самой постановкой проблемы. Количество разума на Земле измеряется размерами космической сферы, доступной современным радиотелескопам, то есть просто-напросто километрами.

Самопознание человечества принимает форму поиска ⌠внеземных цивилизаций■. Высшим зрением, заимствованным у гипотетического стороннего наблюдателя, астрономы пытаются рассмотреть человечество издалека, чтобы узнать, как смотрится наш разум в космической перспективе. Но там он выглядит явлением техники.

Человечество обживало космос в трояком направлении:

Видя жука, ползущего по стеблю, сознавая малость этого жука и всего его мира и невольно сравнивая его с собой, мы автоматически запускаем механизм, опирающийся на представление о непрерывности разумной природы. В жуке, мы полагаем, осуществляется тот же процесс, что и в нас, только ⌠меньше■. А раз он может быть ⌠больше■ или ⌠меньше■, то нельзя же с уверенностью утверждать, что в нас он самый-самый. Побратавшись в разуме с жуком, мы получаем и сверхчеловеческий разум.

Включая жука в поле своего сознания и наделяя его частью своего сознания, мы не можем не сознавать существования более общей формы, включающей нас столь же полно, как наше сознание √ жука. Но при этом мы упускаем из виду, что это гипотетическое более высокое сознание, сознаваясь нами, становится нашим сознанием. А это и разрывает пропорцию разумов в тот самый момент, когда она составляется. Мы с жуком не можем составить непрерывный ряд разумов, возводящий к сверхразуму, потому что в разуме жука нет и не может быть моей реальности. Его сознание не вмещает моего. В мире насекомого не может обнаружиться человек. Сколько бы жук ни глядел на меня, он никогда не обнаружит во мне субъекта, а только нечто подобное ветру, тени, птице, облаку, ибо он сам не субъект, а только страждущая природа.